Время и люди немного оставили от некогда раскинувшейся здесь просторной хуторской усадьбы. Кое-где останки её выглядывали на поверхность камнем фундамента, осевшим от времени. Ольшаник, /потеснив хуторское поле/, подступил к самому двору. От колодца ничего не осталось. Вода, /оказавшись без надобности/, иссякла. На месте стоявшей здесь хаты тянулась к свету дикая груша. С дороги ничего не указывало на бывшую усадьбу. Только одинокая липа, /пристроясь возле бывших ворот/, одиноко и уродливо удерживала ещё несколько мощных сучьев.
Прилетая из леса/, птицы почему-то никогда не садились на её ветви. Вороны, возможно, помнили что-то, /чуя в изуродованном дереве дух несчастья, знак давней беды/. И только тоненькая молодая рябинка, /выбросив на свет считанные листочки/, казалась гостьей из иного мира посреди заросшего травой подворья. Всё принадлежало здесь И только человеческая память, /превращая в нынешнее/, связывает настоящее с будущим.
Все деепричастные обороты в предложениях выступают в роли обстоятельств (.-.-.-.-).
Антоша – ученик таганрогской гимназии – взялся за приготовление уроков по латыни на завтрашний день. Но только он обмакнул перо, как входит отец: надо, значит, идти сидеть в лавку. Антоша натягивает старенькое пальтецо и рваные кожаные калоши и идет вслед за отцом. Лавка, где приходится учить и недоучивать уроки, отнюдь не веселое место, а главное, в ней холодно, так что у непоседливых мальчиков-приказчиков, которые от январского мороза сутуловато поеживаются, лица стали серо-синими. Решетчатое окно обындевело, двустворчатую дверь тоже покрыла изморозь.
Антоша, не переставая плакать, взбирается на увесистый ящик из-под казанского мыла, прислоняется к груде мешков с крупитчатой мукой. Завтра – единица, а потом строгий нагоняй от отца, который все объясняет лишь леностью и рассеянностью. Антоша, который сидел за прилавком будто прикованный, только издали видел заманчивую жизнь сверстников, живущих по-человечески.
А вспыльчивый отец и не подозревал, как были бы счастливы его дети, избавленные от сидения в лавке, от всяческого страха быть высеченными, от созерцания подзатыльников, и не пустячных, которые получали несчастливые мальчики нарочно в присутствии публики. А ведь Антоша не мог без слез видеть, как бьют извозчичью лошадь!
Скучное сидение в лавке продолжалось и летом, когда пряные запахи привлекали в лавку тучи назойливых мух и они сплошь покрывали и дощатые стены, и сводчатый потолок.
Но по природе отец был вовсе не злым человеком, скорее, наоборот, добрым, и впоследствии, когда жил у сына – уже известного писателя – и в его присутствии вспомнили о розгах, он виновато ответил: «Мало ли что было в тогдашнее времечко».