Как-то раз циник зашел на подворье к соседу, простому труженику, который в тот момент мастерил качели для своей дочурки. - Все мастеришь? – подставляя свой бледный анфас солнцу, с предварительным покашливанием заговорил циник. - Да уж жизнь такая, что нам всем поневоле мастерами быть полагается, - не останавливая работу, отвечал сосед. - А на что тебе качели? Какая польза от них? - Да какая польза? Дочка порадуется, двор смехом своим увеселит, вот и мне радость! – сказал сосед и пошел к старой раскидистой яблоне крепить подарок дочурке. И толпившиеся в голове у циника возражения, прямо аншлаг в ней устроили, так и остались невысказанными. Вышел он со двора и пошагал в чащобу за речкой – поразмыслить. Шагал, шагал, да и не заметил, как стемнело. Мало-помалу речной туман стал наползать на ноги, а потом все выше и выше. Чащоба уже не манила, а пугала своей темной тенью. А тайные страхи и предрассудки есть и у циников. Циник оглянулся: не смотрит ли кто? Да и помчался назад в поселение. Запыхавшийся, с подгибающимися коленками, добежал он до своего дома, ввалился в тепло, ухнул полкувшина воды в себя и упал на кровать. - Радость… хм… радость…
Он на пороге остановился: ему хотелось пожать мне руку. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье, с распущенными косами, настоящая русалка. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, все ближе и ближе и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во ста от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный. Неясный шорох слышался вокруг: то загремит, то снова тише, тише.
Он на пороге остановился: ему хотелось пожать мне руку. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье, с распущенными косами, настоящая русалка. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, все ближе и ближе и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во ста от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный. Неясный шорох слышался вокруг: то загремит, то снова тише, тише.
- Все мастеришь? – подставляя свой бледный анфас солнцу, с предварительным покашливанием заговорил циник.
- Да уж жизнь такая, что нам всем поневоле мастерами быть полагается, - не останавливая работу, отвечал сосед.
- А на что тебе качели? Какая польза от них?
- Да какая польза? Дочка порадуется, двор смехом своим увеселит, вот и мне радость! – сказал сосед и пошел к старой раскидистой яблоне крепить подарок дочурке.
И толпившиеся в голове у циника возражения, прямо аншлаг в ней устроили, так и остались невысказанными.
Вышел он со двора и пошагал в чащобу за речкой – поразмыслить. Шагал, шагал, да и не заметил, как стемнело. Мало-помалу речной туман стал наползать на ноги, а потом все выше и выше. Чащоба уже не манила, а пугала своей темной тенью. А тайные страхи и предрассудки есть и у циников. Циник оглянулся: не смотрит ли кто? Да и помчался назад в поселение.
Запыхавшийся, с подгибающимися коленками, добежал он до своего дома, ввалился в тепло, ухнул полкувшина воды в себя и упал на кровать.
- Радость… хм… радость…