Есть ли вы этом тексте проблема сочувствия и на егэ был такой текст, ну немного изменён вокзал был забит людьми, сидели на чемоданах, узлах и просто на полу, разложив снедь, завтракали. плакали дети, усталые женщины суетились возле них, успокаивали! одна кормила грудью ребенка, уставясь перед собой тоскующими покорными глазами. в зале ожидания на фанерных жестких диванчиках спали люди, милиционер прохаживался между , будил спящих, говорил: «не положено». нину это удивило: почему не положено спать? она вышла на привокзальную площадь, густо усеянную пестрыми пятнами пальто, шубок, узлов; здесь тоже сидели и лежали люди целыми семьями, некоторым посчастливилось занять скамейки, другие устроились прямо на асфальте, расстелив одеяло, плащи, в этой гуще людей, в этой безнадежности она почувствовала себя почти счастливой — все же я еду, знаю куда и к кому, а всех этих людей война гонит в неизвестное, и сколько им тут еще сидеть, они и сами не знают. вдруг закричала старая женщина, ее обокрали, возле нее стояли двое мальчиков и тоже плакали, милиционер что-то сердито говорил ей, держал за руку, а она вырывалась и кричала: «я не хочу жить! я не хочу жить! » у нины подступили слезы — как же она теперь с детьми без денег, неужели ничем нельзя ? есть такой простой обычай — с шапкой по кругу, и когда до войны в институтах ввели плату за обучение, они у себя в бауманском применяли его, кидали кто сколько мог. так внесли за сережку самоукина, он был сиротой, а тетка ему не могла, и он уже собирался отчисляться. а тут рядом сотни и сотни людей, если бы каждый дал хотя бы по но все вокруг сочувственно смотрели на кричащую женщину и никто не сдвинулся с места. нина позвала мальчика постарше, порылась в сумочке, вытащила сотенную бумажку, сунула ему в руку: — отдай — и быстро пошла, чтобы не видеть его заплаканного лица и костлявого кулачка, зажавшего деньги. у нее еще оставалось из тех денег, что дал отец, пятьсот рублей — ничего, до ташкента хватит, а там людмила карловна, не пропаду. у какой-то женщины из местных она спросила, далеко ли базар. оказалось, если ехать трамваем, одна остановка, но нина не стала ждать трамвая, она соскучилась по движению, по ходьбе, пошла пешком. надо что-нибудь купить, вот бы попалось сало, но на это надежды не было, и вдруг у нее мелькнула мысль: а что, если там, на базаре, она увидит льва михайловича! ведь он остался, чтобы раздобыть продукты, а где же, кроме базара, их теперь раздобудешь? они вместе накупят всего и вернутся к поезду! и не надо ей никаких капитанов и никаких других попутчиков, еда будет спать только половину ночи, а потом заставит лечь его, а сама сядет у него в ногах, как он сидел целых пять ночей! и в ташкенте, если он не найдет племянницу, она уговорит мачеху взять его к себе, а если та не согласится, она заберет брата никитку и они поселятся где-нибудь на квартире вместе со львом михайловичем — ничего, не пропадем! рынок был совсем пустой, по голым деревянным прилавкам скакали воробьи, выклевывая что-то из щелей, и только под навесом стояли три толсто одетые тетки, притопывая ногами в валенках, перед одной возвышалось эмалированное ведро с яблоками, другая торговала картошкой, разложенной кучками, третья продавала семечки. она купила два стакана семечек и десяток яблок, поискала в сумочке, во что бы их взять, хозяйка яблок достала газетный лист, оторвала половину, скрутила кулек, сложила в него яблоки. нина тут же, у прилавка, с жадностью съела одно, чувствуя, как блаженно заполняется рот остро-сладким соком, а женщины жалостливо смотрели на нее, покачивали головами: — господи, сущее в этакую круговерть с вдруг услышала перестук колес и испугалась, что это уводит ее поезд, прибавила шагу и уже почти бежала, но еще издали увидела, что те, ближние, составы все еще стоят, а значит, и ее поезд на месте. той старухи с детьми на привокзальной площади уже не было, наверно, ее куда-то отвели, в какое-нибудь учреждение, где — ей хотелось так думать, так было спокойнее: верить в незыблемую справедливость мира.
