1. человек, только что спасённый мною от смерти, мог бы проявить больше внимания к нам.
2. мне не приходилось слышать об экспедиции, отправленной сюда из .
3. ветер дул ещё с берега, но ледяные глыбы, всё в большем количестве проявлявшиеся в северном полярном море, говорили о близком наступлении зимы.
4. но, привыкшие к опасностям своего промысла, рыбаки не теряли присутствия духа.
5. море, переменой ветра, кипело.
6. вдруг никола увел конец троса, спущенного с палубы.
7. и здесь он впервые увидел человека, стоявшего на самом носу с опущенной головой.
8. мы благополучно проползли по узкой расщелине, загибавшейся на середине углом, и, наконец, подползли к самому гребню горы.
9. я лежал на чисто застланной кровати, покрытой серым пушистым одеялом, в небольшой комнате без окон, освещённой электрической лампой, спускавшейся с потолка.
10. усталый, я принялся за яичницу, поставленную на столик возле моей кровати.
предложение повествовательное, невосклицательное, простое, осложнено причастным оборотом, полное.
11. обитатели городка охотились, вооружённые ружьями, действующим сжатым воздухом.
12. бросил кусок железа на стол, где стоял кубик твёрдого спирта, похожий на
предложение повествовательное, невосклицательное, сложное, сложноподчинённое с придаточным определительным, осложнено причастным оборотом, полное.
Хопеш — разновидность холодного оружия Древнего Египта с клинком серповидной формы. По форме и функционалу это что-то среднее между мечом и топором. Хопеш довольно удачно совмещает признаки обоих этих средств вооружения, — этим оружием можно рубить, резать, колоть. Первое упоминание о нём появляется в Новом Царстве, последнее — примерно около 1300 г. до н. э. Чаще всего хопеш работал как топор, на практике остановить его удар одним только клинком невозможно, — проламывает. При экспериментах на фанерном щите без оковки толщиной 10 мм, тренировочный хопеш с толщиной лезвия от 4 до 8 мм и весом 1.8 кг без проблем пробивал его насквозь. Удары обратной стороной клинка легко пробивали шлем
Шуангоу- это меч, с наконечником в виде крюка, с навершием в виде острия кинжала и гардой-серпом. В результате воин, вооруженный таким странным оружием был сражаться на разных дистанциях как вплотную, так и в отдалении от противника на расстоянии кончика меча. Затачивалась передняя часть клинка, вогнутая часть «гарды», навершие рукояти и внешняя сторона крюка. Иногда внутренняя сторона крюка не была заточена, что позволяло выполнять хват за эту часть оружия и наносить удары, как топором, той же «месяцевидной гардой». Все это многообразие лезвий позволяло комбинировать приемы, как на дальней дистанции, так и вплотную. Кинжалом рукояти можно бить обратными движениями, серпом — гардой не только резать противника, но и бить по-кастетному. Мысок — крюк меча позволял не только поражать рубящими или режущими движениями, но и цеплять противника, захватывать конечности, подсекать, зажимать и блокировать оружие, а то и вырывать его. Можно было сцепить шуангоу крюками, и, таким образом, внезапно увеличить дистанцию атаки
Кусаригама состоит из серпа кама, к которому с цепи крепится ударный груз. Длина рукояти серпа может достигать 60 см, а длина лезвия серпа — до 20 см. Лезвие серпа перпендикулярно к рукояти, оно заточено с внутренней, вогнутой стороны и заканчивается остриём. Цепь крепится к другому концу рукояти, или же к обуху серпа. Её длина составляет около 2,5 м или меньше. Техника работы этим оружием позволяла нанести противнику удар с гирьки, или запутать его с цепи, после чего произвести атаку серпом. Кроме этого, можно было метать в противника сам серп, после чего возвращать его с цепи. Таким образом кусаригама использовалась при обороне крепостей
Иные препятствия стояли на пути музыкантов из высших сословий. В дворянской среде музыка считалась обязательным элементом хорошего воспитания. Посещение театров и концертов было таким же непременным светским ритуалом, как посещение балов, маскарадов и званых обедов. Образованные любители музыки — дилетанты, как тогда их называли,— пользовались вниманием и симпатией. Но сделать музыку основным своим занятием — вместо военной или дипломатической карьеры, вместо хозяйственного управления родовым поместьем — казалось непростительным легкомыслием.
Для Глинки музыка была не только основным делом жизни — она была самой жизнью. Еще мальчиком, потрясенный первыми музыкальными впечатлениями, сказал он о себе: “Музыка—душа моя!” Так она и осталась навсегда его судьбою, целью и смыслом его существования. Потому-то в творениях великого композитора нам слышен и голос самого художника, и голос времени, самые яркие и лучшие черты которого он уловил и запечатлел.
Время это, трудное и сложное, было временем великих надежд и великих разочарований. Два события определили его облик. Первое -победоносная война с Наполеоном Бонапартом, в которой русский народ показал не только военную доблесть, но и невиданную силу и стойкость духа. Война пробудила в лучших умах России уверенность в том, что такой народ сумеет уничтожить или хотя бы обуздать самовластье и добиться свободы. Здесь лежали корни второго события: восстания декабристов, закончившегося трагедией на Сенатской площади, казнью и ссылкой самых честных и благородных людей. А за этим последовали годы мрачнейшей реакции, “дух неволи”, прочно завладевший всей необъятной империей—от крепостной деревни до чиновного Петербурга.
Но наперекор историческим испытаниям именно тогда, в первой половине XIX века, Россия выдвинула целую плеяду талантливых людей, уверенно поставивших ее молодое искусство в один ряд с уже зрелыми национальными школами. Современниками Глинки и почти его ровесниками были Пушкин, Гоголь, Баратынский, Тютчев. Девятью годами старше— Грибоедов, десятью годами моложе — Лермонтов. Им на смену пришла плеяда младших современников, первые успехи которых совпадают с годами полного расцвета творчества Глинки: Некрасов, Достоевский, Тургенев, Лев Толстой.
Разные характеры, разные таланты, разные судьбы. Но есть у них и общие черты, позволяющие считать их единой национальной школой. Это прежде всего вера в созидательный дух своего народа и стремление прикоснуться к живому источнику его искусства—отражению “чаяний и ожиданий народных”, как много лет спустя назвал русскую народную песню Ленин.
Творческие принципы, характерные для русской литературной классики XIX века, легли в основу и других искусств, в том числе музыки. Первыми образцами музыкальной классики стали произведения Глинки, в которых и эстетические идеалы русского искусства его времени выражены в прекрасной художественной форме, во всеоружии уверенного мастерства.
Если проследить жизненный и творческий путь Глинки, то легко обнаружить какое большое значение имела для него связь со Смоленщиной. Здесь, в селе Ново он родился, провел свое детство, получил первые музыкальные впечатления и познал красоту русской народной песни. Здесь же под влиянием событий Отечественной войны 1812 года в нем навсегда пробудились патриотические чувства и вера в могучие народные силы, что нашло в дальнейшем глубокое отражение в его музыке.
Но смоленская земля была дорога Глинке не только благодаря Ново Его привлекали здесь многие места, и в том числе, конечно, сам Смоленск. В этом городе жили его родственники и друзья, у которых он любил останавливаться - часто проездом, а иногда приезжал к ним специально на несколько дней и даже недель погостить. Зимой же 1847/48 годов Глинка прожил в Смоленске около шести месяцев.
Первый раз Глинка посетил Смоленск в начале 1826 года. В то время он был ещё музыкантом-любителем. Однако уже тогда его пригласили участвовать в домашнем представлении не только в качестве исполнителя-певца, но и композитора.
Очень важно при этом отметить, что со Смоленском у Глинки связаны определенные этапы творческой биографии, здесь создан им ряд вокальных и инструментальных сочинений.
В 30-40х годах Глинка живет преимущественно в Петербурге и своими сочинениями приобретает большую известность среди широких слоев публики. Слава о нем доходит и до Смоленска, и он становится здесь одним из самых почетных граждан города.