Объяснение:Было это дело при господах. Всякие были господа. Были такие, что смертный час и бога помнили и жалели людей, и были собаки, не тем будь помянуты. Но хуже не было начальников, как из крепостных, как из грязи да попали в князи! И от них-то хуже всего житье было.
Завелся такой приказчик в господском имении. Крестьяне были на барщине. Земли было много, и земля была добрая; и воды, и луга, и леса, всего бы всем достало - и барину и мужикам, да поставил барин приказчиком своего дворового из другой вотчины.
Забрал приказчик власть и сел на шею мужикам. Сам он был человек семейный - жена и две дочери замужем - и нажил уж он денег: жить бы да жить ему без греха, да завидлив был и завяз в грехе. Началось с того, что стал он мужиков сверх дней на барщину гонять. Завел кирпичный завод, всех - и баб и мужиков на работе, а кирпич продавал. Ходили мужики к помещику в Москву жаловаться, да не вышло их дело. Ни с чем отослал мужиков и не снял воли с приказчика. Прознал приказчик, что ходили мужики жаловаться, и стал им за то вымещать. Еще хуже стало житье мужикам. Нашлись из мужиков неверные люди: стали приказчику на своего брата доносить и друг дружку подводить. И спутался весь народ, и обозлился приказчик.
Дальше да больше, и дожил приказчик до того, что стал его народ бояться, как зверя лютого. Проедет по деревне, так все от него, как от волка, хоронятся, кто куда попало, только бы на глаза не попадаться. И видел это приказчик и еще пуще злился за то, что боятся его. И битьем и работой донимал народ, и много от него муки приняли мужики.
Бывало, что и изводили таких злодеев; и про этого стали поговаривать мужики. Сойдутся где в сторонке, кто посмелее и говорит: "Долго ли нам терпеть злодея нашего? Пропадать заодно - такого убить не грех!"
Собрались раз мужики в лесу до святой: лес господский послал приказчик подчищать. Собрались в обед, стали толковать.
- Как нам, - говорят, - теперь жить? Изведет он нас до корня. Замучил работой: ни дня, ни ночи ни нам, ни бабам отдыха нет. А чуть что не по нем, придерется, порет. Семен от его поронья помер. Анисима в колодках замучал. Чего ж еще нам дожидать? Приедет вот сюда вечером, станет опять озорничать, только сдернуть его с лошади, пристукнуть топором, да и делу конец. Зарыть где, как собаку, и концы в воду. Только уговор: всем стоять заодно, se выдавать!
Говорил так Василий Минаев. Пуще всех он был зол на приказчика. Порол он его каждую неделю и жену у него отбил, к себе в кухарки взял.
Поговорили так мужики, и приехал на вечер приказчик. Приехал верхом, сейчас придрался, что не так рубят. Нашел в куче липку.
- Я, - говорит, - не велел рубить липы. Кто срубил? Сказывай, а то всех запорю!
Стал добираться, в чьем ряду липа. Показали на Сидора. Исколотил приказчик Сидору все лицо в кровь. Отхлестал и Василия татаркой за то, что куча мала. Поехал домой.
Сошлись опять вечером мужики, и стал говорить Василий:
- Эх, народ! Не люди, а воробьи. "Постоим, постоим", - а пришло дело, все под застреху. Так-то воробьи против ястреба собирались: "Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!" А как налетел, все по крапиве. Так-то и ястреб ухватил, какого ему надо, поволок. Выскочили воробьи: "Чивик, чивик!" - не досчитываются одного. "Кого нет? Ваньки. Э, туда ему и дорога. Он того и стоит". Так-то и вы. Не выдавать, так не выдавать! Как он взялся за Сидора, вы бы сгрудились, да и покончили. А то: "Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!" - а как налетел, т 1000 ак и в кусты.
Стали так говорить чаще и чаще, и совсем собрались мужики уходить приказчика. Повестил на страстной приказчик мужикам, чтобы готовились на святой барщину под овес пахать. Обидно это показалось мужикам, и собрались они на страстной у Василья на задворке и опять стали толковать.
Мне нравится горный пейзаж. Я стою на вершине горы, время как будто застыло. В такие моменты чувствуешь себя единым с вселенским разумом. Лишь, медленно и безмятежно плывут облака, гонимые ветром. Скалы, вокруг, утопают в молочной дымке и вновь появляются, как мрачные и сказочные острова из тумана. Они пугают нас и завораживают одновременно, своей суровостью и властностью. Где-то слышится эхо сорвавшихся вниз камней, встревоженные живым существом. Оказавшись у подножия этих исполинов, чувствуешь всю свою без Как жалок и ничтожен человек перед этими титанами. Продвигаясь дальше и видя как горы сжимают тебя в свои смертельные объятия начинаешь испытывать ужас и трепет. Да с такой страшной красотой приходится считаться, даже "хозяину природы". Тот кто рожден здесь, не может быть беспечным. Поэтому, жилища здешних обитателей, так гормонично вписались в окружающий мир. Люди, здесь не вступают в бессмысленный спор с природой, а живут во взаимном уважении. Здесь, в отличае от равнины, все другое трава, небо, солнце.Это другой мир. Погода здесь, крайне не предсказуема. В течении дня, ты можешь испытать на себе смену всех времен года. От тумана и сырости до яркого солнца. И лишь местами местами здешний покой нарушает, рев стремительных горных рек. В дождливую погоду их сила возростает в несколько раз. Река сметает огромные валуны как малкий сор. Но во всем этом суровом мире, наступают моменты тихого, нежного бытия. Когда каждая травинка, каждая мошка радуется жизни. На свете много красивых мест, но ни одно из них я бы не променял на свою Отчизну.
Принцип жизни Хлестакова : «Ведь на то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия» о Хлестакове писатель говорит, что это «тип многого разбросанного в разных русских характерах… Всякий хоть на минуту … делался или делается Хлестаковым. . Городничий, уверовавший, что «выдает свою дочь не то, чтобы за какого нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все! » В мечтах его и Анны Андреевны появляется дом, который должен быть первым в столице, так же как у Хлестакова, вкусные рыбицы, красная генеральская лента через плечо, лошади, на которых разъезжаешь по обедам. Н. В. Гоголь специально делает эти повторы в речи своих героев, показывая, как городничий становится Хлестаковым.
Объяснение:Было это дело при господах. Всякие были господа. Были такие, что смертный час и бога помнили и жалели людей, и были собаки, не тем будь помянуты. Но хуже не было начальников, как из крепостных, как из грязи да попали в князи! И от них-то хуже всего житье было.
Завелся такой приказчик в господском имении. Крестьяне были на барщине. Земли было много, и земля была добрая; и воды, и луга, и леса, всего бы всем достало - и барину и мужикам, да поставил барин приказчиком своего дворового из другой вотчины.
Забрал приказчик власть и сел на шею мужикам. Сам он был человек семейный - жена и две дочери замужем - и нажил уж он денег: жить бы да жить ему без греха, да завидлив был и завяз в грехе. Началось с того, что стал он мужиков сверх дней на барщину гонять. Завел кирпичный завод, всех - и баб и мужиков на работе, а кирпич продавал. Ходили мужики к помещику в Москву жаловаться, да не вышло их дело. Ни с чем отослал мужиков и не снял воли с приказчика. Прознал приказчик, что ходили мужики жаловаться, и стал им за то вымещать. Еще хуже стало житье мужикам. Нашлись из мужиков неверные люди: стали приказчику на своего брата доносить и друг дружку подводить. И спутался весь народ, и обозлился приказчик.
Дальше да больше, и дожил приказчик до того, что стал его народ бояться, как зверя лютого. Проедет по деревне, так все от него, как от волка, хоронятся, кто куда попало, только бы на глаза не попадаться. И видел это приказчик и еще пуще злился за то, что боятся его. И битьем и работой донимал народ, и много от него муки приняли мужики.
Бывало, что и изводили таких злодеев; и про этого стали поговаривать мужики. Сойдутся где в сторонке, кто посмелее и говорит: "Долго ли нам терпеть злодея нашего? Пропадать заодно - такого убить не грех!"
Собрались раз мужики в лесу до святой: лес господский послал приказчик подчищать. Собрались в обед, стали толковать.
- Как нам, - говорят, - теперь жить? Изведет он нас до корня. Замучил работой: ни дня, ни ночи ни нам, ни бабам отдыха нет. А чуть что не по нем, придерется, порет. Семен от его поронья помер. Анисима в колодках замучал. Чего ж еще нам дожидать? Приедет вот сюда вечером, станет опять озорничать, только сдернуть его с лошади, пристукнуть топором, да и делу конец. Зарыть где, как собаку, и концы в воду. Только уговор: всем стоять заодно, se выдавать!
Говорил так Василий Минаев. Пуще всех он был зол на приказчика. Порол он его каждую неделю и жену у него отбил, к себе в кухарки взял.
Поговорили так мужики, и приехал на вечер приказчик. Приехал верхом, сейчас придрался, что не так рубят. Нашел в куче липку.
- Я, - говорит, - не велел рубить липы. Кто срубил? Сказывай, а то всех запорю!
Стал добираться, в чьем ряду липа. Показали на Сидора. Исколотил приказчик Сидору все лицо в кровь. Отхлестал и Василия татаркой за то, что куча мала. Поехал домой.
Сошлись опять вечером мужики, и стал говорить Василий:
- Эх, народ! Не люди, а воробьи. "Постоим, постоим", - а пришло дело, все под застреху. Так-то воробьи против ястреба собирались: "Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!" А как налетел, все по крапиве. Так-то и ястреб ухватил, какого ему надо, поволок. Выскочили воробьи: "Чивик, чивик!" - не досчитываются одного. "Кого нет? Ваньки. Э, туда ему и дорога. Он того и стоит". Так-то и вы. Не выдавать, так не выдавать! Как он взялся за Сидора, вы бы сгрудились, да и покончили. А то: "Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!" - а как налетел, т 1000 ак и в кусты.
Стали так говорить чаще и чаще, и совсем собрались мужики уходить приказчика. Повестил на страстной приказчик мужикам, чтобы готовились на святой барщину под овес пахать. Обидно это показалось мужикам, и собрались они на страстной у Василья на задворке и опять стали толковать.