Сказитель начинает «старыми словами» печальную повесть о походе князя Игоря Святославича. Он собирается рассказать всё как было, не беря пример с «вещего Бояна», который «растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками» и начинал каждую свою песнь с давних времён, возлагая свои «вещие персты на живые струны».
Сказитель начинает повесть с киевского князя Владимира (Красно Солнышко) и заканчивает князем Игорем, который исполнился ратного духа и повёл свои полки на половцев. Поход начался с мрачного предзнаменования — солнечного затмения. Но ум князя был охвачен страстным желанием отведать воды из Дона Великого. Несмотря на плохую примету, он велел своей верной дружине садиться на боевых коней, дабы посмотреть на синий Дон.
В землю половецкую Игорь отправился не один, а со своим родным братом, могучим Всеволодом Святославичем. Воины Всеволода, «с конца копья вскормленные», уже ждали под Курском начала похода.
На всём пути в половецкие степи Игоря сопровождали плохие знамения. От тьмы посреди дня поднялся «свист звериный», на вершине дерева пробудился злой дух Див, ночи грозами полыхают, а Игорь идёт вперёд.
А вот как Пушкин изобразил типичный характер Онегина и общность его судьбы с тем, что происходило в жизни его современников- лучших из русских дворян, однако не сумевших примкнуть к декабристам. Он не стал от себя приводить оценки политические и социально-психологические. Он как бы удвоил образ Онегина: рядом с ним поставил образ лирического повествователя, который во многом близок герою романа.
Вот что сказано в сорок пятой строфе:
* Условий света свергнув бремя, Я был озлоблен, он угрюм;
* Как он, отстав от суеты, Страстей игру мы знали оба:
* С ним подружился я в то время. Томила жизнь обоих нас;
* Мне нравились его черты, В обоих сердца жар угас;
* Мечтам невольная преданность, Обоих ожидала злоба
* Неподражательная странность Слепой Фортуны и людей
* И резкий, охлажденный ум. На самом утре наших дней.
Надо полагать, что разочарованность у Онегина наступила несколько раньше и выражалась острее, чем у лирического повествователя. Вот его собственное признание:
* Сперва Онегина язык
* Меня смущал; но я привык
* К его язвительному спору,
* И к шутке с желчью пополам,
* И злости мрачных эпиграмм.
Однако же далеко не все улетучилось из души Онегина, не сгорела она до тла! Он еще упивался созерцанием природы вместе с поэтом. Белые петербургские ночи еще рождали мечтания. И еще не исчезло очарование стихов… Вот они оба стоят на набережной Невы: все тихо, «лишь ночные перекликались часовые», да слышен стук вдали дрожек, и проплывает «по дремлющей реке» лодка. Наконец, в пятьдесят первой строфе еще свидетельство близости этих двух образов: лирический повествователь порывался из России куда-то в неопределенные края -то ли в идеализированный край поэтов и художников,. в прекрасную Италию, то ли в жаркую Африку. И Онегин тогда готов был тоже уехать и полон желания «увидеть чуждые страны». Но путешествие не состоялось: «скоро были мы судьбою на долгий срок разведены». Онегин стал помещиком, а лирический повествователь поэтом. Однако ощущение близости осталос