В смысл названия рассказа вложено и философское и конкретно-историческое понимание слова «судьба». В годы тяжелых испытаний для всего советского народа, в период Великой Отечественной войны, это была судьба не одного человека Андрея Соколова, но и множества его современников тяжелейшие страдания: фронт, муки фашистского плена, потерю близких, погибших на передовой и в тылу, людей, не сломленных духовно и физически, пытавшихся и с успехом бороться за победу, и сохранять свое человеческое достоинство, чтобы быть полезным «на всю оставшуюся жизнь». Таков Андрей Соколов какие только можно испытания, с честью вышедший из них и после окончания войны, оставшись одиноким на всей земле, стремящийся поддержать только что начавшуюся жизнь сироты Вани. С другой стороны, в рассказе перед нами предстает трагическая в самом высоком смысле этого слова судьба человека, вышедшая за рамки времени создания произведения. Несмотря на потерю всего, слабое здоровье, тяжелые воспоминания и предчувствия, Андрей Соколов выступает как хранитель и защитник сложившихся в течение тысячелетий общечеловеческих духовных святынь, всем своим опытом, всей своей трагической судьбой утверждающий их незыблемость. Пройти через трагические события жизни и сохранить ее высокий нравственный смысл — вот судьба настоящего человека.
Объяснение:
Небольшая ночная птица, (неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях) , почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону.
Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, .при/ чуть брезжущем, слабо льющемся /свете звезд, тоже лежали, понурив головы..
До сих пор я все еще не терял надежды сыскать дорогу домой; но тут я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, (почти совсем потонувшие во мгле) , пошел себе прямо, по звездам - наудалую.. .
/Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой.
На нем была пестрая ситцевая рубаха с желтой каемкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок.
Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной…
Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька.
Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой.
Его некрасивое лицо, /оживленное быстрой ездой/, горело смелой удалью и твердой решимостью. , /едва поколебленный набежавшей волной/...
Я ошибся, приняв людей, /cидевших вокруг тех огней/, за гуртовщиков.