1. Действие происходит в доме городничего.
2. Чиновники с Хлестаковым приезжают из гостиницы.
3. Хлестаков и чиновники занимались тем, что закусывали "в богоугодном заведении у Артемия Филипповича".
4. "скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб"
5. Женщины боятся чтобы Хлестаков "чего-нибудь не осмеял", имея в виду свои наряды.
6. Хлестаков спрашивает: "А больные выздоровели? Там их, кажется, немного". Городничий начинает рассказывать ему как он заботиться о вверенном ему городе и благополучии граждан. "Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало… то чего ж мне больше? Ей-ей, и почестей никаких не хочу. Оно, конечно, заманчиво, но пред добродетелью все прах и суета".
Чиновники его разоблачают.
Артемий Филиппович (в сторону). Эка, бездельник, как расписывает! Дал же бог такой дар!
Лука Лукич (в сторону). А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто рублей.
7. Вранье Хлестакова.
О светской жизни: "Привыкши жить, comprenez vous, в свете, и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества…"
О службе: "...начальник отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр, тр… пошел писать. Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем".
О поведении сторожа: "И сторож летит еще на лестнице за мною со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу".
О солдатах на гауптвахте: "А один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
О знакомстве с писателями: "Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…» Большой оригинал".
О собственных сочинениях: "Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит , братец, напиши что-нибудь». Думаю себе , изволь братец!» И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»… все это я написал".
О петербургском доме: "У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге ко мне".
О еде: "На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе".
О балах: "Я всякий день на балах".
О карточной игре: "Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже".
О посетителях в передней: "А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…"
О руководстве департаментом: "Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, — куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, — нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь — просто черт возьми! После видят, нечего делать, — ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? — я спрашиваю. «Иван Александрович ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже… «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я…» И точно: бывало, как прохожу через департамент, — просто землетрясенье, все дрожит и трясется как лист".
О государственном совете: "Меня сам государственный совет боится".
Когда умерла бабушка, дедушка остался один. Он молчал, но говорил, порой, что нас много, а с ним уже никого нет. Была зима, темнело рано. Вечера длинные и безпроглядно черные жестоко смотрели в окна.
Мы не знали, что делать, и привезли стопку ему книг. Дедушка давно не читал книг. Двадцать лет? Сорок?
Первой, которую он взял в руки, оказалась эта. Мама звонила ему по утрам и он как-то , что не выспался - до поздней ночи вглядывался в пожелтевшие страницы книги. Он жил эти вечера вместе с героями Мележа. Понравилось очень, и я тоже решила перечитать. Книга о деревне - такая близкая, такая увлекающая.
Лидуша
Объяснение: