Судьба поэтов и стихов складывалась трудно. Они хотели сказать правду о и ощутить покой мирной жизни. От них же требовали громогласных од, славящих партию и ее мудрого руководителя, якобы обеспечивших победу. Многое из написанного просто не проходило в печать, но поэтов все равно упрекали в упаднических настроениях, в желании встать в позу «потерянного поколения», чьи идеалы перегорели в военном огне. Когда нападки на молодых поэтов стали перерастать в настоящую идеологическую кампанию против них, как бы за всех в 1948 г. ответил Александр Межиров стихотворением, которое на весь оставшийся отрезок советской эпохи станет одним из официозно-партийных текстов — «Коммунисты, вперед». Для самого автора это стихотворение будет охранной грамотой на будущее, по крайней мере от мелких идеологических придирок, гарантирующей практически ежегодные издания книг. Начиная с перестройки А. Межиров перестанет включать это стихотворение в свои новые сборники. Понятно нежелание талантливого поэта запомниться преимущественно в качестве автора этого стихотворения. Однако нужно сказать и о другом: о том. что в свое время этот текст был написан не по конъюнктурному заказу, а по искреннему убеждению. Сейчас, думая о и оценивая его, мы слишком часто забываем, что многое делалось не из желания при а из искреннего чувства веры в утопическую идею, с которой партия пришла к власти. К этому фрагменту приходится делать много пояснительных сносок, ибо поэт сознательно насыщает текст реалиями, именами, чтобы создать эффект присутствия, достоверности. Верный себе, Межиров ищет рождения слова в жизненной ситуации. И начинает поэт не с громкого героизма, а с предупреждения об исключительности права — жертвовать жизнью, особенно чужой. К этой теме Межиров не раз возвращался в стихах. Искренность была также свойственна военному поколению, но она была иной, чем в «поэтическую весну». У пришедших с фронта была потребность не молчать после Освенцима и Бухенвальда, после ленинградской блокады и Сталинградской битвы, а сказать то, о чем вслух и нельзя было говорить, чего не хотели слышать. «Никто не забыт, и ничто не забыто» — слова Ольги Берггольц звучали для поэтов «военного поколения» клятвой: сказать не только о тех, кто умирал, но и о тех, кто бездарно посылал на смерть. Вот отрывок из еще одного межировского стихотворения: Слышится жаргон официальных лозунгов о Великой Родине, которыми оправдывали любые жертвы, ибо великое дело не обходится без жертв: лес рубят — щепки летят... Пословица, приобретшая оправдательно-идеологический оттенок во время репрессий 30-х гг. У Межирова именно об этом речь — не о жертвах, а о праве одного человека превращать другого в жертву собственной преступной нерадивости, глупости, жестокости. Смысл был прозрачен в стихе. Чтобы его хоть как-то притушить, цензура требовала косметической правки: «Нас, десантников, армия любит...» В таком смягченном виде долгое время печатался текст. «Коммунисты, вперед!» — стихотворение, исключительное и для самого Межирова, и для лучших поэтов его поколения. Жанр этого стихотворения — ода, военная, государственная, каких писали множество на заказ и без заказа в ожидании одобрения власть имущих. Особенность этой оды в том, что она писана «противником од», как в одном из стихотворений («Тишайший снегопад») характеризует себя Me-жиров, и заставляет вспоминать, что его основной жанр — : « о немецкой группе», «Предвоенная »... Здесь жанровое определение вынесено в название, но часто и там, где оно отсутствует, жанр узнается и определяет манеру Межирова. привлекала драматичностью ситуации, часто — чувством опасности в сюжете, стремительностью повествования, насыщенного убедительными деталями, подробностями. Ho и помимо жанра, нелюбовь к высокопарному пафосу и эпической затянутости — черта поэзии всего военного поколения. Поэмы, даже когда их пытались писать, не особенно удавались. Лучше удавались фрагменты. Об этом стихотворении Борис Слуцкий писал, открывая ее сборник «He бывает любви несчастливой» (1973): «Когда Друнина написала эти четыре строки, она стала поэтом. А когда она нашла в себе мужество зачеркнуть длиннейшее, по ее уверению, стихотворное объяснение, предваряющее это четверостишье, а оставить только четыре — не более — строки, Друнина стала поэтом-профессионалом...» Профессионализм, который предполагает умение не повторяться, а сказать свое. Если воспользоваться известными словами Б. Пастернака (из стихотворения «А. А. Ахматовой»), в военной поэзии, как ее особенность и достоинство, с самого начала «крепли прозы, пристальной крупицы». Иногда стихотворение превращалось в такого рода крупицу, взятую крупным планом, возникшую из военной памяти или из послевоенного трудного.
С радостью. Воспоминания от Мойки 12 еще свежи. Темный кабинет, который больше походит на библиотеку: потемневшие от времени фолианты, Всюду полки с книгами. Говорят, при Пушкине, книги были везде: на полу, на столе, они заполняли собою всё просрантво, в общем, были повсюду. Приглушенный свет- почти ничего не разглядеть, но если раздернуть шторы, то комната сразу же преобразится: Солнчный свет, делает из мрачной и угрюмой комнаты светлую и радостную. Еще с лицейских лет у А.С осталась привычка писать и сидеть на жестком. Изящная деревянная скамья и стол - ничего лишнего. а на столе- чернильница, изображающая арапчонка - подарок Жуковского. В чернильнице- перо, точнее то, что от него осталось. У Пушкина была дурная привычка- сгрызать перья. Около двери, что при входе незаметно, стоит небольшая витрина. В ней одежда, что была на Александре Сергеевиче во время дуэли. Именно в кабинете умер Пушкин. Именно в нем стоят часы - остановленный навсегда. Со стрелками, указывающими время смерти. Будьте уверены, это - свои слова.
Всё стихотворение построено на антитезе: добро и зло. И этим противопоставлением являются Ангел и Демон. В дверях РАЯ сидит грустный и спокойный Ангел, а в это время над адской бездною летает мрачный и мятежный Демон, который, творя зло, не находит покоя. ОН Дух отрицания, дух сомнения! Ангел же- чистый и непорочный, спокойно на него взирает, и на лице его доброта, улыбка и доброжелательность. И вдруг, глядя на Ангела, мрачного и вечно недовольного Демона охватило чувство нежности и умиленья. И обратился Демон к Ангелу, прося у него прощенье, он сожалел о том, что до сих пор не доверял ничему светлому, не знал, что такое доброта и добродетельность, со словами: "ПРОСТИ,... я видел, ты недаром мне сиял, не всё я в небе ненавидел, не всё я в мире презирал", В стихотворении много метафор, эпитетов, сравнение, есть древнерусские слова: поникшей, главой, бездна, дух, он рек (говорил)
Судьба поэтов и стихов складывалась трудно. Они хотели сказать правду о и ощутить покой мирной жизни. От них же требовали громогласных од, славящих партию и ее мудрого руководителя, якобы обеспечивших победу. Многое из написанного просто не проходило в печать, но поэтов все равно упрекали в упаднических настроениях, в желании встать в позу «потерянного поколения», чьи идеалы перегорели в военном огне. Когда нападки на молодых поэтов стали перерастать в настоящую идеологическую кампанию против них, как бы за всех в 1948 г. ответил Александр Межиров стихотворением, которое на весь оставшийся отрезок советской эпохи станет одним из официозно-партийных текстов — «Коммунисты, вперед». Для самого автора это стихотворение будет охранной грамотой на будущее, по крайней мере от мелких идеологических придирок, гарантирующей практически ежегодные издания книг. Начиная с перестройки А. Межиров перестанет включать это стихотворение в свои новые сборники. Понятно нежелание талантливого поэта запомниться преимущественно в качестве автора этого стихотворения. Однако нужно сказать и о другом: о том. что в свое время этот текст был написан не по конъюнктурному заказу, а по искреннему убеждению. Сейчас, думая о и оценивая его, мы слишком часто забываем, что многое делалось не из желания при а из искреннего чувства веры в утопическую идею, с которой партия пришла к власти. К этому фрагменту приходится делать много пояснительных сносок, ибо поэт сознательно насыщает текст реалиями, именами, чтобы создать эффект присутствия, достоверности. Верный себе, Межиров ищет рождения слова в жизненной ситуации. И начинает поэт не с громкого героизма, а с предупреждения об исключительности права — жертвовать жизнью, особенно чужой. К этой теме Межиров не раз возвращался в стихах. Искренность была также свойственна военному поколению, но она была иной, чем в «поэтическую весну». У пришедших с фронта была потребность не молчать после Освенцима и Бухенвальда, после ленинградской блокады и Сталинградской битвы, а сказать то, о чем вслух и нельзя было говорить, чего не хотели слышать. «Никто не забыт, и ничто не забыто» — слова Ольги Берггольц звучали для поэтов «военного поколения» клятвой: сказать не только о тех, кто умирал, но и о тех, кто бездарно посылал на смерть. Вот отрывок из еще одного межировского стихотворения: Слышится жаргон официальных лозунгов о Великой Родине, которыми оправдывали любые жертвы, ибо великое дело не обходится без жертв: лес рубят — щепки летят... Пословица, приобретшая оправдательно-идеологический оттенок во время репрессий 30-х гг. У Межирова именно об этом речь — не о жертвах, а о праве одного человека превращать другого в жертву собственной преступной нерадивости, глупости, жестокости. Смысл был прозрачен в стихе. Чтобы его хоть как-то притушить, цензура требовала косметической правки: «Нас, десантников, армия любит...» В таком смягченном виде долгое время печатался текст. «Коммунисты, вперед!» — стихотворение, исключительное и для самого Межирова, и для лучших поэтов его поколения. Жанр этого стихотворения — ода, военная, государственная, каких писали множество на заказ и без заказа в ожидании одобрения власть имущих. Особенность этой оды в том, что она писана «противником од», как в одном из стихотворений («Тишайший снегопад») характеризует себя Me-жиров, и заставляет вспоминать, что его основной жанр — : « о немецкой группе», «Предвоенная »... Здесь жанровое определение вынесено в название, но часто и там, где оно отсутствует, жанр узнается и определяет манеру Межирова. привлекала драматичностью ситуации, часто — чувством опасности в сюжете, стремительностью повествования, насыщенного убедительными деталями, подробностями. Ho и помимо жанра, нелюбовь к высокопарному пафосу и эпической затянутости — черта поэзии всего военного поколения. Поэмы, даже когда их пытались писать, не особенно удавались. Лучше удавались фрагменты. Об этом стихотворении Борис Слуцкий писал, открывая ее сборник «He бывает любви несчастливой» (1973): «Когда Друнина написала эти четыре строки, она стала поэтом. А когда она нашла в себе мужество зачеркнуть длиннейшее, по ее уверению, стихотворное объяснение, предваряющее это четверостишье, а оставить только четыре — не более — строки, Друнина стала поэтом-профессионалом...» Профессионализм, который предполагает умение не повторяться, а сказать свое. Если воспользоваться известными словами Б. Пастернака (из стихотворения «А. А. Ахматовой»), в военной поэзии, как ее особенность и достоинство, с самого начала «крепли прозы, пристальной крупицы». Иногда стихотворение превращалось в такого рода крупицу, взятую крупным планом, возникшую из военной памяти или из послевоенного трудного.