Составь план отрывка приложения №1 Приложение №1.
…Павел бросил горсть сухих сучьев на огонь. Резко зачернелись они на внезапно вспыхнувшем пламени, затрещали, задымились и пошли коробиться, приподнимая обожжённые концы. Отражение света ударило, порывисто дрожа, во все стороны, особенно кверху. Вдруг откуда ни возьмись белый голубок – налетел прямо в это отражение, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крылами.
– Знать, от дому отбился, – заметил Павел. – Теперь будет лететь, покуда на что наткнётся, и где ткнет, там и ночует до зари.
– А что, Павлуша, – промолвил Костя, – не праведная ли эта душа летела на небо, ась?
Павел бросил другую горсть сучьев на огонь.
– Может быть, – проговорил он наконец.
– А скажи Павлуша, – начал Федя, – что, у вас тоже в Шаламове было видать предвиденье-то небесное?
– Как солнца-то не стало видно? Как же.
– Чай, напугались и вы?
– Да не мы одни. Барин-то наш, хоша и толковал нам напредки, что, дескать, будет вам предвиденье, а как затемнело, сам, говорят, так перетрусился, что на-поди. А на дворовой избе баба стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть, – говорит, – наступило светопрестановление». Так шти и потекли. А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку увидят.
– Какого это Тришку? – с Костя.
– А ты не знаешь? – с жаром подхватил Ильюша. – Ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни! Тришка – эвто будет такой человек удивительный, который придёт; а придёт он, когда наступят последние времена. И будет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет, и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять хрестьяне, выйдут на него с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведёт – так отведёт им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, – он по водицы испить в ковшике: ему принесут ковшик, а он нырнёт туда, да и поминай как звали. Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется – они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот Тришка по сёлам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский... ну, а сделать ему нельзя будет ничего... Уж такой он будет удивительный, лукавый человек.
– Ну да, – продолжал Павел своим неторопливым голосом, – такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвиденье небесное зачнётся, так Тришка и придёт. Вот и зачалось предвиденье. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждёт, что будет. А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят – вдруг от слободки с горы идёт какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная... Все как крикнут: «Ой, Тришка идёт! ой, Тришка идёт!» – да кто куды! Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворную собаку так запужала, что та с цепи долой да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овёс, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец Таково-то все переполошились! А человек-то это шёл наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил да на голову пустой жбан и надел.
Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как это часто случается с людьми, разговаривающими на открытом воздухе. Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и ещё долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; ещё много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари. Луны не было на небе: она в ту пору поздно всходила. Бесчисленные золотые звёзды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли...
Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и спустя несколько мгновений повторился уже далее...
Действие в коротком рассказе В. Крупина "Зимние ступени" начинается в рождественский сочельник. Двое мужчин (им обоим уже за пятьдесят) рубят ледяные ступеньки возле знаменитой купели в селе Великорецком, где шестьсот лет назад явилась икона святителя Николая. Завтра в праздник Рождества Христова пойдут старушки по этим ступеням набирать воду. Один из них – Василий – почти всё время жил в деревне, судьба ему выпала нелёгкая, - вот почему он выглядит гораздо старше своего товарища Аркаши, чисто городского жителя.
Герои ведут себя совершенно по-разному, по-разному думают и говорят. Аркаша – православный человек больше в теории: начитан, любит поучить других. А от тяжёлой работы старается улизнуть. Он руководит Василием. Василий трудится по сути за двоих, но он этим не тяготится. Он знает, что нужно подготовить ступени, иначе старушки просто не пройдут к источнику. Василий даже снял телогрейку - так ему жарко, а вот Аркаша тулупчик не снимает - ему совсем не жарко.
Автор также показывает и местного батюшку, который готовится к праздничной проповеди. Батюшка в молодости хотел " весь мир", но, послужив в разных приходах, он понял к концу жизни, что ему и "самого себя-то трудно " Он о многом хотел бы сказать своим прихожанам, но понимает, что и без того уже много слов было говорено, но люди, хоть и слушали слова с добрыми поучениями, однако почему-то мало следовали этим наставлениям и практически не менялись.
Завершающая часть рассказа происходит на следующее утро, непосредственно в рождество. Женщины благодарят Аркашу за отлично сделанные ступени. Довольный, он благосклонно принимает их благодарность, не подумав упомянуть своего товарища, который-то и сделал ломом всю тяжёлую работу, ибо Аркаша лишь подчищал за ним небольшой лопаткой.
Начинается служба, и мы видим, в каком приподнятом настроении Василий. Для него Рождество Христово - настоящий праздник и повод поблагодарить Бога. Хотя жизнь у Василия трудна и он почти всего лишился, он не ропщет. Он вспоминает слова матери: “Кого Бог любит, того наказывает”. «Любит меня Бог, – понимает Василий. – Любит. Ведь сколько же раз я мог умереть, погибнуть, замерзнуть, спиться мог запросто, а живу». При этом Василий забился в самый конец церковного помещения, тогда как Аркадий стоит впереди всех, размашисто крестится. Но читатель уже понимает, что это больше напоказ, чем для души.
Автор заканчивает рассказ, когда батюшка завершает рождественскую проповедь такими словами: «…и каждому, и всем нам даётся время на покаяние. Долготерпелив, милостив Господь, не до конца прогневается, говорят святые отцы. Но мы-то, грешные, доколе будем полнить чашу греховную, доколе? Ведь уже через край льется…»
Эти слова оставляют читателя наедине со своими мыслями; автор не делает никаких выводов, предоставляя читателю самому подумать об этих словах, о героях рассказа и, может быть, даже больше о себе и своём отношении к заповедям Божьим.