Всё очень просто. Художественную литературу читают, чтобы понимать людей и жизнь, научную читают чтобы понимать явления и предметы.
Вы читаете учебник по астрономии, когда хотите понять, где находится галактика M35, но вам влом самому запускать орбитальный телескоп. Точно также вы читаете Достоевского, потому что Достоевский может вам предложить, что мир красота, и таким образом избавить вас от необходимости выяснять это на собственной шкуре — ну просто потому что технически запускать телескоп может быть и сложнее, но эмоционально после него вы ещё сможете функционировать — тогда как самому выяснить, что мир красота, можно только став тем, кто может об этом сказать. Другое дело, что если без телескопа вы ещё проживёте, то без красоты — вряд ли.
Иными словами, это опосредованный опыт, который не заменяет собственного, но сокращает дистанции. Собственный всё равно требуется, поскольку средства для обработки всей этой информации тоже надо откуда-то наработать — литература не сделает всё за вас, она скорее не умереть по дороге.
Можно конечно обманываться тем, что без красоты прожить так же легко, как и без телескопа. Это заманчивая мысль, да. Тем более что если бы красота действительно могла мир, то за последние 4 тысячи лет мы наверняка должны были накопить этой красоты достаточно для его Но видимо мир не весь сразу, а по одному человеку за раз — и так уж получилось, что именно это человеку почему-то всё-таки нужно. Иначе литература не была бы буквально первым, чем мы предположительно начали заниматься сразу же, как разобрались с огнём, пещерой и палкой. Просто эта потребность не возникает столь же очевидно, как потребность в огне и пещере — она скорее как воздух, который замечают только тогда, когда его становится слишком мало.
Это нужное можно откладывать в 20, и в 30, и в 40 лет, но рано или поздно оно о себе напомнит — в виде чувства, что что-то было пропущено, чего-то не хватило, где-то была какая-то вещь, которая могла и непонятно, где она была, и что она вообще такое. А главное — что чем дольше это откладывается, тем больнее оказывается пробуждение. Так что можно смело умножать познания — скорби меньше всё равно не будет.
Ну а если человек считает, что он всё уже понял, и ему ничего не нужно — ну, тогда может не читать, Бога ради, всё равно ему невозможно.
Відповідь:
Автором использованы некоторые приемы традиционной сказки. Здесь есть стечения почти сказочных случайностей и совпадений. Уже сам зачин произведения вводит нас в волшебный, сказочный мир: "В одном селе, возле Блудова болота, в районе Переяславль-Залесского, осиротели двое детей".Описание жизни ребят тоже напоминает сказку-чудесный мир, где все живое взаимосвязано. Сказочные герои всегда противостоят врагам: ведьмам, Кощею, Бабе Яге и другой нечисти. Так и герои "Кладовая солнца" оказываются в ситуации, когда они должны противостоять опасностям и злу. У Пришвина природа принимает участие в судьбе героев, она изображена не только живой, но и имеющей душу, которая, как у человека, радуется, любит, страдает. У камня, где отдыхали ребята, "довольно широкая болотная тропа расходилась вилкой: одна хорошая, плотная тропа, шла направо, другая, слабенькая прямо".Это тоже сказочный прием: очень часто былинные и сказочные герои оказываются перед выбором. Как в сказках действуют чудесные и злые силы, так и в "Кладовой солнца" на детям приходит собака, а противостоит ей волк. Активное участие в судьбе детей принимают животные. Ворон, ядовитая змея, сорока, волк по кличке Серый Помещик враждебны детям. Собака Травка — представитель «доброй природы» — верно служит человеку. Как и всякая сказка, сказка-быль М. Пришвина имеет счастливый конец.