Конечно, это советская столица конца 1920-х годов, но с дополнительными нюансами, придуманными Михаилом Булгаковым. Среди того, что описал Булгаков и что было на самом деле – московские первомайские капризы природы 1929-го года, когда в столице были зафиксированы резкие изменения погоды. В романе Булгаков описал и своих реальных московских знакомых – соседей по квартире и дому, где он сам жил – в доме № 10 по Большой Садовой.
Так та самая почти легендарная Аннушка, которая, разлив масло, стала невольно виновницей гибели Берлиоза в самом начале текста, – это была Анна Федоровна Горячева, жившая во времена Булгакова в квартире № 50.
Самсон Вырин создал свой маленький, ограниченный мирок, полностью отгородившись от мира внешнего. Там ему комфортно и уютно, он не думает о возможных изменениях в своей жизни. В этом мирке вместе с ним живет его четырнадцатилетняя красавица-дочь, которая, возможно, тяготится таким существованием и рвется в большой мир. Но всего этого герой не желает видеть и думать об этом, т. к. любые изменения его пугают.
Еще более ярко все качества Самсона Вырина проявляются при общении с Минским. Приехав в Петербург, он идет к Минскому и униженно просит его вернуть ему дочь. Он готов простить его за поруганную честь дочери, лишь бы вернуть прежнее положение вещей. Желая вернуть дочь, Вырин думает больше не о ней, а о себе, тем самым демонстрируя свою привязанность к определенному образу жизни, боязнь перемен и нежелание что-либо менять даже ради счастья своей дочери.
Утро: Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным, теплотворным светом своим облило степь. Все, что смутно и сонно было на душе у козаков, вмиг слетело; сердца их встрепенулись, как птицы. Степь чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытоптывали их. Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дров выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесенный бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вон она пропала в вышине и только мелькает одною черною точкою. Вон она перевернулась крылами и блеснула перед солнцем... Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..
День: Наши путешественники останавливались только на несколько минут для обеда, причем ехавший с ними отряд из десяти козаков слезал с лошадей, отвязывал деревянные баклажки с горелкою и тыквы, употребляемые вместо сосудов. Ели только хлеб с салом или коржи, пили только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позволял никогда напиваться в дороге, и продолжали путь до вечера. Вечер: Вечером вся степь совершенно переменялась. Все пестрое пространство ее охватывалось последним ярким отблеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень перебегала по нем, и она становилась темнозеленою; испарения подымались гуще, каждый цветок, каждая травка испускала амбру, и вся степь курилась благовонием. По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щек. Вся музыка, звучавшая днем, утихала и сменялась другою. Пестрые суслики выпалзывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединенного озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; пар отделялся и косвенно дымился на воздухе. Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих, Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звезды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, стрекотанье, - все это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем воздухе и убаюкивало дремлющий слух. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по темному небу.
Конечно, это советская столица конца 1920-х годов, но с дополнительными нюансами, придуманными Михаилом Булгаковым. Среди того, что описал Булгаков и что было на самом деле – московские первомайские капризы природы 1929-го года, когда в столице были зафиксированы резкие изменения погоды. В романе Булгаков описал и своих реальных московских знакомых – соседей по квартире и дому, где он сам жил – в доме № 10 по Большой Садовой.
Так та самая почти легендарная Аннушка, которая, разлив масло, стала невольно виновницей гибели Берлиоза в самом начале текста, – это была Анна Федоровна Горячева, жившая во времена Булгакова в квартире № 50.