Я только что пообедал на Николаевском железном вокзале, как вдруг увидел своего старого друга, Порфирия. Он, как и я, очень сильно обрадовался. После троекратного облобызания Порфирий стал увлечённо рассказывать о себе. Когда он дошёл до чинов, на его вопрос: "Ну, а ты как? Небось уже статский? А? " я ответил, что дослужился до тайного. Порфирий изменился в лице, стал улыбаться, впрочем, как его жена, Луиза, лютеранка, и сын, Нафаил. Порфирий уже другим тоном всё о себе пересказал. Я хотел возразить, но на лице друга было столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что меня даже стошнило, и при этом Порфирий, как китаец, хихикал, его жена улыбалась, а Нафаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все они были приятно ошеломлены.
— В глуши. Деревня Шалайка стоит в самой глуши. Все ее жители — родственники, все носят фамилию Шалаевы, промышляют лесной работой. Чужеземцы заходили в Шалайку редко, зато солдаты уходили на службу со слезами — вобщем, Шалаевы варились в собственном соку. Один только солдат Акинтич был в Москве и тешил публику рассказами про легкую городскую жизнь, однако никто ему не верил, а дед Тит еще и сердился, что тот не работает, а только языком мелет. 11-летнего Пимку отец взял впервые взял с собой в курень на работу — добывание дровяного угля. Жили работники в грязном и дымном балагане, где не бывало тепло — только холодно или жарко, питались хлебом да кашей, тяжело работали. Когда в курень забрели заблудившиеся железнодорожники и рассказали, что скоро тут будет лежать железная дорога, Акинтич был счастлив не смотря на ворчание шалаевцев, что «продаст» их чугунке. Вскоре провели эту самую чугунку. Первый поезд встречали всем селом, а Акинтича назначили сторожем при ней.
