ответ: вдруг оказался в людском потоке один добрый молодой человек. очевидный провинциал, длинные волосы, спускающиеся из-под меховой шапки, делали его похожим на семинариста. что с вами, спросил он, вам как-то не по себе? вот странный юноша. у нас ведь здесь и через упавшего переступают, а я просто стоял. просто, очевидно, меня вегетативная дистония сжала или, по выражению льва николаевича, «арзамасская» охватила тоска.
светло-серые глаза внимательны и неформальны. я улыбнулся через силу и сделал жест ладошкой — ничего, мол, полный хоккей. он улыбнулся, на секунду притронулся к моему плечу рукой в вязаной белой перчатке и пошел прочь, но обернулся все-таки метров через пять, и вот, странное дело, такая малость — этот вопрос, прикосновение к плечу, улыбка и совсем уже внепрограммный поворот головы будто бы оживили меня, подействовали словно какая-то могучая инъекция.
есть люди, способные передавать свою прану другим. приятель, увлекающийся востоком и эзотерическими теориями, давал мне недавно некий манускрипт, размноженный на ксероксе. по сути дела как раз такими людьми были святые, говорил манускрипт. все чудеса христа не метафора, а реальность, ибо ему свойственен был высший дар передачи праны. человек же, на ходящийся в особом болезненном состоянии, ну, скажем, охваченный вегетативной дистонией, воспринимает прану гораздо активнее прочих, ему иногда и простой улыбки-то пробегающего мимо гражданина бывает достаточно, чтобы на время спастись.
я вышел из подземного перехода, не без некоторой даже бодрости думая о том утешительном, что почерпнул из полузапретного манускрипта. запасы праны в мире неисчерпаемы. учитесь передавать прану, усвойте, что, передавая прану другим, вы не тратите, а наоборот увеличиваете ваш собственный запас.
раньше, когда подобных манускриптов в москве и в помине не было и когда я просто-напросто был моложе на десять лет, я, кажется, неплохо умел передавать свою прану другим. во всяком случае, я умел передавать ее команде. такое иногда случалось в напряженнейшие моменты матчей. я брал тайм-аут, окружали меня и… возникало какое-то особое состояние, я как будто вздымался до высоты своих гигантов. я говорил обычное: «держи его плотнее», «пробуй свои броски», «проходи по центру», и кивали, но смысл этих наставлений в такие моменты им был не нужен. все тогда говорили: «у шатка вдохновение», а вот сейчас я понимаю, что излучал могучие волны праны. заряжались в этих волнах. в такие моменты я всегда понимал, что мы выиграли.
теперь от меня не прана исходит, а муть и тоска, похожая на застойные ссаки. теперь моя команда выигрывает только у тех, кто заведомо слабее, да и то по инерции. уже несколько сезонов мы проигрываем «танкам» без всякой борьбы, а раньше хоть и проигрывали этой военной машине, но всегда дерзко, наступательно, а то и выигрывали иногда.
конечно, я знаю эту странную игру, ставшую моей жизнью, так, как мало кто ее еще знает, опыт у меня огромный, и в федерации меня ценят, но в напряженные моменты матчей больше не окружают меня горячим плотным кольцом, а стоят расслабленные, словно усталые жеребцы, и вяло кивают. иссякло мое вдохновение — и все цементируется.
в этом манускрипте цитируется индийский йог свами кришнадевананда, гласящий, что всякий должен ощущать постоянное присутствие всемогущего, с которым соединяет тебя твоя бес-смертная душа, же тело есть храм бога, астральное же тело — это человеческая суть, малый залив в безбрежном океане мировой энергии, которая пульсирует вместе с тобой, вместе с каждым под метроном данного нам свыше священного слова ом.
десять или пятнадцать лет назад, в разгаре побед, если бы я услышал слова этого йога, я бы только усмехнулся, а скорее всего я бы их просто не услышал.
сейчас мне кажется, что я уже ощущал этот священный метроном, там, у кромки бора в пустых квашах, когда лежал на спине в травах. рядом на стебельке покачивалась очаровательная зеленая пушистая гусеница, в отдалении летела к свияге очаровательная чайка, ветер прошел по папоротникам, конечно же очаровательным, и не коснулся очаровательных анютиных глаз, темнело минута за минутой, и звезды промывались под невидимыми, но безусловными накатами какого-то очарования, и каждое движение этой волны полностью соответствовало тому, что происходило тогда во мне, поистине я ощущал себя малым заливом гигантского океана и радовался этой причастности.
конечно, я ничего не мог тогда знать о боге (только и сохранилась из самого уже раннего детства мимолетная картинка — няня на коленях перед иконой, которую она обычно прятала в своем сундуке), религия была темой официальных острот, культурно-массового затейничества…
и вот сейчас я, атеист, член партии, член президиума всесоюзной федерации баскетбола, все время возвращаюсь к тем счастливым дням и думаю: бог ли тогда прикасался ко мне или просто молодое тело радовалось совершенству своих обменных процессов?
Щелкунчик и Мышиный король» связано с сюжетной основой произведения, построенного на столкновении двух сказочных царств – Кукольного и Мышиного.
Главной героиней сказки становится дочь советника медицины – семилетняя Мари Штальбаум. Повествование ведётся в двух художественных пространствах – реальном (дом Штальбаумов) и фантастическом, распадающемся на две фантазии (Мари – преобразившаяся гостиная с ожившими игрушками и путешествие по Кукольному королевству; старший советник суда Дроссельмейер – «Сказка о твёрдом орехе») и объединяющемся в едином сказочном сюжете.
Происходящее с девочкой преподносится Гофманом как реальная история, объяснить которую каждый читатель может по своему. Авторские обращения в начале нескольких глав адресованы маленьким Фрицам и Мари, то есть детям, воспринимающим всё рассказываемое как правду. Взрослые могут удовлетвориться точкой зрения родителей девочки, считающих, что Мари видела чудесный сон. Скептикам придётся по душе мнение советника медицины и хирурга Вендельштерна, полагающих, что рассказ малышки – обычная горячка, вызванная болезнью. Фриц, как представитель старшего поколения детей, относится к истории сестры как к фантазии, с которой он сам заставляет своих солдат оживать. Каждая версия происходящего имеет своё право на жизнь, но сам Гофман делает всё для того, чтобы читатель поверил Мари.
Один из взрослых героев сказки – крёстный девочки Дроссельмейер и, по мнению Мари, и, по его собственным словам, принадлежит сразу двум мирам: в реальном он – старший советник суда и одновременно искусный часовщик и механик, в фантастическом – придворный чудодей и часовых дел мастер. Поначалу Дроссельмейер воспринимается девочкой как враждебное, злое начало – она считает, что под видом совы он заглушил часы и призвал в гостиную Мышиного короля; она обижается на него за отказ своему племяннику, превращённому Мышильдой в Щелкунчика; она в глубине души недовольна тем, что он не встаёт слишком явно на её сторону, когда взрослые поднимают её на смех, но «Сказка о твёрдом орехе» многое объясняет Мари, и она начинает действовать в рамках собственных сил и представлений о будущем Щелкунчика.
Фантастический мир сказки выведен в произведении в двух временных пластах история конфликта королевского семейства, любящего колбасы, и королевы мышей – Мышильды, превратившей прекрасную принцессу Пирлипат в уродину) и настоящем (история возвращения прежнего облика Щелкунчику и его борьба с семиголовым сыном Мышильды). Чудесные приключения Мари начинаются в Рождественскую ночь (с 24 на 25 декабря) и продолжаются на протяжении, как минимум, недели и трёх ночей: первые семь дней после ранения локтя девочка проводит в постели, слушая сказки; последующие ночи она отдаёт Мышиному королю свои сладости в обмен на жизнь Щелкунчика.
Сказочный мир произведения периодически проникает в реальный мир Штальбаумов: родители видят погрызенные сладости дочери, совершенно искреннее удивляясь тому, как это стало возможным, ведь у них в доме отродясь не водились мыши; Мари предъявляет взрослым семь золотых корон Мышиного короля, подаренных ей Щелкунчиком; крёстный Дроссельмейер приводит в дом своего племянника, удивительного похожего (внешность, одежда) на юношу из «Сказки о твёрдом орехе».
Кукольное царство, по которому Мари путешествует вместе со Щелкунчиком, представляет собой мир сладостей и является очередной гофмановской трактовкой классического романтического символа возвышенной мечты – в данном случае, мечты детской. Маленькая мадемуазель Штальбаум видит вокруг себя идеальное с точки зрения ребёнка пространство, чья основа состоит из леденцов, апельсинов, миндаля, изюма, лимонада, миндального молока, пряников, мёда и конфет. Жители Кукольного царства отличаются удивительной красотой и изяществом и выполнены либо из сладостей, либо драгоценных металлов и камней. Рождественская тема в сказочном мире воплощается в виде Рождественского леса и периодическом возникновении числа двенадцать (по количеству месяцев в году) – в начале в виде двенадцати арапчат, сопровождающих Мари и Щелкунчика на Розовом озере, затем – двенадцати пажей, встречающих детей около Марципанового замка. Третьим элементом детской мечты становятся цветы – к примеру, «роскошные букеты фиалок, нарциссов, тюльпанов, левкоев», украшающих главное здание Кукольного царства.
В фантастический мир детской сказки Гофман вводит черты, присущие реальной, взрослой жизни: так образ Кондитера, с которым Мари сталкивается в Конфетенбурге, воплощает собой идею Бога, в чьей власти «сделать с человеком всё, что вздумается».
Волшебное царство из «Сказки о твёрдом орехе» не имеет названия. Оно представляет собой мир классической волшебной истории