Он долго ждал её на вокзале. Был морозный солнечный день, и ему нравилось обилие лыжников, скрип свежего снега и предстоящие им два дня: сначала — электричка, а потом — двадцать километров по лесам и полям на лыжах к посёлку, в котором у него маленькая дачка, а после ночёвки они ещё покатаются и домой возвращаться будут уже вечером. Она немного опаздывала, но это была чуть ли не единственная её слабость. Когда он наконец увидел её, запыхавшуюся, в красной шапочке, с выбившимися прядками волос, то подумал, как она красива, и как хорошо одета, и что опаздывает она, наверное, потому, что хочет быть всегда красивой. В вагоне электрички было шумно, тесно от рюкзаков и лыж. Он вышел покурить в тамбур. Думал о том, как странно устроен человек. Вот он — юрист, и ему уже тридцать лет, а ничего особенного он не совершил, как мечтал в юности, и у него много причин грустить, а он не грустит — ему хорошо.
Они сошли чуть не последними на далёкой станции. Снег звонко скрипел под их шагами. «Какая зима! — сказала она, щурясь. — Давно такой не было». Лес был пронизан дымными косыми лучами. Снег пеленой то и дело повисал между стволами, и ели, освобождённые от груза, раскачивали лапами. Они шли с увала на увал и видели иногда сверху деревни с крышами. Они шли, взбираясь на заснеженные холмы и скатываясь, отдыхая на поваленных деревьях, улыбаясь друг другу. Иногда он брал её сзади за шею, притягивал и целовал холодные обветренные губы. Говорить почти не хотелось, только — «Посмотри!» или «Послушай!». Но временами он замечал, что она грустна и рассеянна. И когда, наконец, пришли они в его дощатый домик, и начал он таскать дрова и затапливать чугунную немецкую печку, она, не раздеваясь, легла на кровать и закрыла глаза. «Устала?» — спросил он. «Страшно устала. Давай спать. — Она встала, потянулась, не глядя на него. — Я сегодня одна лягу. Можно вот здесь, у печки? Ты не сердись», — торопливо сказала она и опустила глаза. «Что это ты?» — удивился он и сразу вспомнил весь её сегодняшний грустно-отчуждённый вид. Сердце у него больно застучало. Он вдруг понял, что совсем её не знает — как она там учится в своём университете, с кем знакома, о чем говорит. Он перешёл на другую кровать, сел, закурил, потом потушил лампу и лёг. Ему стало горько, потому что он понял: она от него уходит. Через минуту он услышал, что она плачет.
Отчего вдруг ей стало сегодня так тяжело и несчастливо? Она не знала. Она чувствовала только, что пора первой любви а теперь наступает что-то новое и прежняя жизнь ей не интересна. Ей недоело быть никем перед его родителями, его друзьями и своими подругами, она хотела стать женой и матерью, а он не видит этого и вполне счастлив так. Но и смертельно жалко было первого, тревожного и горячего, полного новизны, времени их любви. Потом она стала засыпать, а когда ночью проснулась, то увидела его, сидевшего на корточках возле печки. Лицо у него было грустное, и ей стало жалко его.
Утром они молча завтракали, пили чай. Но потом повеселели, взяли лыжи и пошли кататься. А когда стало темнеть, собрались, заперли дачу и пошли на станцию на лыжах. К Москве они подъезжали вечером. В темноте показались горящие ряды окон, и он подумал, что им пора расставаться, и вдруг вообразил её своей женой. Что ж, первая молодость уже тридцать, и когда знаешь, что вот она рядом с тобой, и она хороша, и все такое, а ты можешь её всегда оставить, чтобы быть с другой, потому что ты свободен, — в этом чувстве, собственно, нет никакой отрады. Когда они вышли на вокзальную площадь, им стало как-то буднично, покойно, легко, и простились они, как всегда прощались, с торопливой улыбкой. Он не провожал её.
Это была ночь Хэллоуина, так что мои сестры и я решили пойти и поиграть(?) в "сладость или гадость", мы были очень рады. К тому времени, как мы добрались до последнего дома, на улице было уже очень поздно и мы устали. Дом выглядел пустым, но мы все равно постучался. Дверь открылась самостоятельно. Хотя нам и было страшно, но мы решили пойти и посмотреть. Вдруг, мы услышали громкий шум и огромная тварь выскочила перед нами "не бойтесь, это всего лишь сова", - сказал голос позади нас, мы обернулись и увидели старушку на нижней части лестницы. Она бросилась ко мне и представилась - Здравствуйте, я миссис Шейд. Позвольте мне дать вам немного сладкого, вы, непослушный маленьких призраки!" Когда мы наконец вернулись домой, наша мама очень переживала. "Где вы были? - закричала она, едва мы вошли. "Не волнуйся, мама. Мы были у миссис Шейд дома, вы знаете, тот самый большой дом в конце улицы. Она странно на нас посмотрела: - О чем вы говорите? Она сказала, что мистер Шэлл умер.
Это был Хэллоуин так сестры и я решил пойти трюк или лечения Мы были очень рады. К тому времени, мы получили последнийдом на улице, было очень поздно, и мы были утомлены. Дом выглядел пустым, но мы постучали в любом случае. Дверь открылась сама по себе. Хотя мы были напуганы, мы решили пойти и посмотреть. Неожиданно мы услышали громкий шум и огромное существо выпрыгнул перед нами "Не бойтесь, это просто сова", сказал голос из-за нас, мы повернулись и увидели старушку на дне лестница. Она подбежала и представил себя Здравствуйте, я миссис Shade. Позвольте мне дать вам некоторые удовольствия, вы непослушные маленькие призраки! "Когда мы, наконец, вернулся домой наш Мама очень волновалась." Где вы были? "Она кричала, как только мы вошли." Не волнуйтесь, мама. Мы были в доме миссис Шейда, вы знаете, большой один в конце О.И. он ул ве нам лечит и мама выглядела озадаченной Что Ori Земли Vou о? "Сказала она г-н Shall умер
Он долго ждал её на вокзале. Был морозный солнечный день, и ему нравилось обилие лыжников, скрип свежего снега и предстоящие им два дня: сначала — электричка, а потом — двадцать километров по лесам и полям на лыжах к посёлку, в котором у него маленькая дачка, а после ночёвки они ещё покатаются и домой возвращаться будут уже вечером. Она немного опаздывала, но это была чуть ли не единственная её слабость. Когда он наконец увидел её, запыхавшуюся, в красной шапочке, с выбившимися прядками волос, то подумал, как она красива, и как хорошо одета, и что опаздывает она, наверное, потому, что хочет быть всегда красивой. В вагоне электрички было шумно, тесно от рюкзаков и лыж. Он вышел покурить в тамбур. Думал о том, как странно устроен человек. Вот он — юрист, и ему уже тридцать лет, а ничего особенного он не совершил, как мечтал в юности, и у него много причин грустить, а он не грустит — ему хорошо.
Они сошли чуть не последними на далёкой станции. Снег звонко скрипел под их шагами. «Какая зима! — сказала она, щурясь. — Давно такой не было». Лес был пронизан дымными косыми лучами. Снег пеленой то и дело повисал между стволами, и ели, освобождённые от груза, раскачивали лапами. Они шли с увала на увал и видели иногда сверху деревни с крышами. Они шли, взбираясь на заснеженные холмы и скатываясь, отдыхая на поваленных деревьях, улыбаясь друг другу. Иногда он брал её сзади за шею, притягивал и целовал холодные обветренные губы. Говорить почти не хотелось, только — «Посмотри!» или «Послушай!». Но временами он замечал, что она грустна и рассеянна. И когда, наконец, пришли они в его дощатый домик, и начал он таскать дрова и затапливать чугунную немецкую печку, она, не раздеваясь, легла на кровать и закрыла глаза. «Устала?» — спросил он. «Страшно устала. Давай спать. — Она встала, потянулась, не глядя на него. — Я сегодня одна лягу. Можно вот здесь, у печки? Ты не сердись», — торопливо сказала она и опустила глаза. «Что это ты?» — удивился он и сразу вспомнил весь её сегодняшний грустно-отчуждённый вид. Сердце у него больно застучало. Он вдруг понял, что совсем её не знает — как она там учится в своём университете, с кем знакома, о чем говорит. Он перешёл на другую кровать, сел, закурил, потом потушил лампу и лёг. Ему стало горько, потому что он понял: она от него уходит. Через минуту он услышал, что она плачет.
Отчего вдруг ей стало сегодня так тяжело и несчастливо? Она не знала. Она чувствовала только, что пора первой любви а теперь наступает что-то новое и прежняя жизнь ей не интересна. Ей недоело быть никем перед его родителями, его друзьями и своими подругами, она хотела стать женой и матерью, а он не видит этого и вполне счастлив так. Но и смертельно жалко было первого, тревожного и горячего, полного новизны, времени их любви. Потом она стала засыпать, а когда ночью проснулась, то увидела его, сидевшего на корточках возле печки. Лицо у него было грустное, и ей стало жалко его.
Утром они молча завтракали, пили чай. Но потом повеселели, взяли лыжи и пошли кататься. А когда стало темнеть, собрались, заперли дачу и пошли на станцию на лыжах. К Москве они подъезжали вечером. В темноте показались горящие ряды окон, и он подумал, что им пора расставаться, и вдруг вообразил её своей женой. Что ж, первая молодость уже тридцать, и когда знаешь, что вот она рядом с тобой, и она хороша, и все такое, а ты можешь её всегда оставить, чтобы быть с другой, потому что ты свободен, — в этом чувстве, собственно, нет никакой отрады. Когда они вышли на вокзальную площадь, им стало как-то буднично, покойно, легко, и простились они, как всегда прощались, с торопливой улыбкой. Он не провожал её.
Объяснение:
Поставь оценку