Денис перестаёт мигать и, приподняв свои густые брови, вопросительно глядит на чиновника.
— То есть, как же в тюрьму? Ваше благородие! Мне некогда, мне надо на ярмарку; с Егора три рубля за сало получить…
— Молчи, не мешай.
— В тюрьму… Было б за что, пошёл бы, а то так… здорово живёшь… За что? И не крал, кажись, и не дрался… А ежели вы насчёт недоимки сомневаетесь, ваше благородие, то не верьте старосте… Вы господина непременного члена спросите… Креста на нём нет, на старосте-то…
— Молчи!
— Я и так молчу… — бормочет Денис. — А что староста набрехал в учёте, это я хоть под присягой… Нас три брата: Кузьма Григорьев, стало быть, Егор Григорьев и я, Денис Григорьев…
— Ты мне мешаешь… Эй, Семён! — кричит следователь. — Увести его!
— Нас три брата, — бормочет Денис, когда два дюжих солдата берут и ведут его из камеры. — Брат за брата не ответчик… Кузьма не платит, а ты, Денис, отвечай… Судьи! Помер покойник барин-генерал, царство небесное, а то показал бы он вам, судьям… Надо судить умеючи, не зря… Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести…
В тот день к нашей школе подъехал грузовик. Из его кузова виднелись новые парты. В нашем классе мебель не вся была новой, и настала пора её замены. Особенно на общем фоне выделялась одна из последних парт. И мне было её немного жаль. Я начал выносить парты и стулья из нашего класса. И вот подошла очередь той самой, старенькой, парты. Казалось, что ей уже лет пятьдесят. На её столешнице виднелись порезы и полустёртые буквы, видимо кто-то из двоечников постарался. Я смотрел на эту парту, и она словно рассказывала мне о том, что очень долго служила нашей школе и нашему классу. За ней успели посидеть и отличники, и двоечники. Отличники, как всегда, тянули руку, чтобы ответить, а локоть ставили на эту парту. Они о ней очень заботились: мыли, убрали из под столешницы жевательные резинки, подкручивали болты, красили и покрывали лаком. Но бывало и так, что за этой партой сидели двоечники. После очередной двойки они с грохотом садились на свои стулья, при этом больно пиная её ножки. А потом начинали вырезать что-то на столешнице. Это приносило боль парте, но она верила, что придут отличники и вылечат её раны. Так и происходило. Отличники и двоечники менялись каждый год, а парта так и оставалась стоять в классе. А теперь мы выносим её из него. Однако, мне стало известно, что её поставят в каптёрке кабинета физики, а перед этим покрасят и нанесут на столешницу лак. У этой парты начнётся новая жизнь. А потом она снова сможет рассказать что-нибудь интересное.
Денис перестаёт мигать и, приподняв свои густые брови, вопросительно глядит на чиновника.
— То есть, как же в тюрьму? Ваше благородие! Мне некогда, мне надо на ярмарку; с Егора три рубля за сало получить…
— Молчи, не мешай.
— В тюрьму… Было б за что, пошёл бы, а то так… здорово живёшь… За что? И не крал, кажись, и не дрался… А ежели вы насчёт недоимки сомневаетесь, ваше благородие, то не верьте старосте… Вы господина непременного члена спросите… Креста на нём нет, на старосте-то…
— Молчи!
— Я и так молчу… — бормочет Денис. — А что староста набрехал в учёте, это я хоть под присягой… Нас три брата: Кузьма Григорьев, стало быть, Егор Григорьев и я, Денис Григорьев…
— Ты мне мешаешь… Эй, Семён! — кричит следователь. — Увести его!
— Нас три брата, — бормочет Денис, когда два дюжих солдата берут и ведут его из камеры. — Брат за брата не ответчик… Кузьма не платит, а ты, Денис, отвечай… Судьи! Помер покойник барин-генерал, царство небесное, а то показал бы он вам, судьям… Надо судить умеючи, не зря… Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести…