Имя Лебезятникова появляется на первых же страницах романа – в пьяной, униженной и патетической исповеди Мармеладова. Мармеладов рассказывает о нем, не понимая толком, что он собой представляет. Он хватается только за кончики фактов, но факты эти характеризуют Лебезятникова весьма не лестно. Лебезятников – «нигилист» , он следит за «новыми мыслями» , он отказывается ссужать Мармеладова деньгами, вовсе не потому, что у него их нет (а у него их действительно нет, и Достоевский об этом еще не скажет в конце романа) , а по «науке» , согласно требованиям «политческой экономии» Достоевский подчеркнуто отделяет Лебезятникова от основных кадров движения, если выразиться современным языком. Лебезятников все знал понаслышке, с третьего голоса. Да и то, что слышал или даже читал, понять не мог, и, естественно, не мог выразить членораздельно. Лебезятников, как прямо говорится о нем в романе, «и дела-то своего пропагандного, может, не знает порядочно, потому что уж слишком много сбивается» . Лебезятников был задуман не только как пародия, в нем Достоевский хотел дать сатиру на «нигилизм» и «нигилистов» , но, тем не менее, постоянно сбивается на карикатуру, притом довольно поверхностную. Лебезятников постоянно употребляет слова «протест» и «протестовать» , он жалеет, что его отец и мать умерли, а то он бы и их «огрел протестом» . Может быть, Достоевский обострил карикатурные черты в Лебезятникове из-за Каткова, в журнале которого печатался роман и через узкие врата которого не так-то легко ему будет провести свою идею без уступок и скидок. Недаром Достоевский счел необходимым намекнуть, что не все прогрессисты «такие же дурачки» , как Лебезятников. Но как только Лебезятников начинает играть в романе благородную и важную сюжетную роль, Достоевский не может отнестись к нему только как к карикатуре, как к пародии. Образ Лебезятникова приобретает более существенное смысловое значение, он становится альтернативой Раскольникову. Лебезятниковым Достоевский показал, почему путь, таившийся за ним, был неприемлем для Раскольникова, и мало того, еще более сосредоточил последнего на его собственной идее. В образе Лебезятникова если и есть что-то серьезное, так это доведение до предела абстрактного теоретизирования, неприемлемого для Раскольникова с его абстрактным волюнтаризмом, требующим немедленного, активного, всерешающего действия. Благородный поступок Лебезятникова сделал возможным серьезный, а не карикатурный, не пародийный разговор между Раскольниковым и Лебезятниковым, проясняющий альтернативность обоих идей. Лебезятников в утрированной форме излагает теорию, первоавтором которой в русской философской литературе был герценовский доктор Крупов. . По Крупову, большинство людей, которых мы считаем нормальными, живут и поступают как сумасшедшие. Но Раскольников его не слушает. Он изверился в логике. Сократовское учение, согласно которому добродетель совпадает со знанием, для него было неприемлемо. Раскольников принимал как факт Лебезятникова в борьбе за судьбу Сони и Катерины Ивановны, но не воспринимает его как человека, который хоть что-то понимает в окружающем мире. Во взглядах Лебезятникова, даже в их первоначальном неискаженном, неоглупленном виде, Раскольников не находил точки опоры для преобразования мира. Тем не менее, Лебезятников – еще одна альтернатива Раскольникову. Различие их в том, что они идут разными путями: один живет теориями, оторванными от реальной жизни, абстрактными и абсурдными, другой же предпочитает действовать, причем действовать немедленно.
Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, — братец не откликнулся.
Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Тут она догадалась, что они унесли ее братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава — что они пошаливали, маленьких детей уносили.
Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела — стоит печь.
— Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
Печка ей отвечает:
— Съешь моего ржаного пирожка — скажу.
— Стану я ржаной пирог есть! У моего батюшки и пшеничные не едятся...
Печка ей не сказала. Побежала девочка дальше — стоит яблоня.
— Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
— Поешь моего лесного яблочка — скажу.
— У моего батюшки и садовые не едятся...
Яблоня ей не сказала. Побежала девочка дальше. Течет молочная река в кисельных берегах.
— Молочная река, кисельные берега, куда гуси-лебеди полетели?
— Поешь моего простого киселька с молочком — скажу.
— У моего батюшки и сливочки не едятся...
Долго она бегала по полям, по лесам. День клонится к вечеру, делать нечего — надо идти домой. Вдруг видит — стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается.
В избушке старая баба-яга прядет кудель. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками.
Девочка вошла в избушку:
— Здравствуй, бабушка!
— Здравствуй, девица! Зачем на глаза явилась?
— Я по мхам, по болотам ходила, платье измочила, пришла погреться.
— Садись покуда кудель прясть.
Баба-яга дала ей веретено, а сама ушла. Девочка прядет — вдруг из-под печки выбегает мышка и говорит ей:
— Девица, девица, дай мне кашки, я тебе добренькое скажу.
Девочка дала ей кашки, мышка ей сказала:
— Баба-яга пошла баню топить. Она тебя вымоет-выпарит, в печь посадит, зажарит и съест, сама на твоих костях покатается.
Девочка сидит ни жива ни мертва, плачет, а мышка ей опять:
— Не дожидайся, бери братца, беги, а я за тебя кудель попряду.
Девочка взяла братца и побежала. А баба-яга подойдет к окошку и спрашивает:
— Девица, прядешь ли?
Мышка ей отвечает:
— Пряду, бабушка...
Баба-яга баню вытопила и пошла за девочкой. А в избушке нет никого. Баба-яга закричала:
— Гуси-лебеди! Летите в погоню! Сестра братца унесла!..
Сестра с братцем добежала до молочной реки. Видит — летят гуси-лебеди.
— Речка, матушка, спрячь меня!
— Поешь моего простого киселька.
Девочка поела и сказала. Река укрыла ее под кисельным бережком.
Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.
Девочка с братцем опять побежала. А гуси-лебеди воротились, летят навстречу, вот-вот увидят. Что делать? Беда! Стоит яблоня...
— Яблоня, матушка, спрячь меня!
— Поешь моего лесного яблочка.
Девочка поскорее съела и сказала. Яблоня ее заслонила ветвями, прикрыла листами.
Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.
Девочка опять побежала. Бежит, бежит, уж недалеко осталось. Тут гуси-лебеди увидели ее, загоготали — налетают, крыльями бьют, того гляди, братца из рук вырвут.
Добежала девочка до печки:
— Печка, матушка, спрячь меня!
— Поешь моего ржаного пирожка.
Девочка скорее — пирожок в рот, а сама с братцем — в печь, села в устьице.
Гуси-лебеди полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели к бабе-яге.
Девочка сказала печи и вместе с братцем прибежала домой.
Достоевский подчеркнуто отделяет Лебезятникова от основных кадров движения, если выразиться современным языком. Лебезятников все знал понаслышке, с третьего голоса. Да и то, что слышал или даже читал, понять не мог, и, естественно, не мог выразить членораздельно.
Лебезятников, как прямо говорится о нем в романе, «и дела-то своего пропагандного, может, не знает порядочно, потому что уж слишком много сбивается» .
Лебезятников был задуман не только как пародия, в нем Достоевский хотел дать сатиру на «нигилизм» и «нигилистов» , но, тем не менее, постоянно сбивается на карикатуру, притом довольно поверхностную. Лебезятников постоянно употребляет слова «протест» и «протестовать» , он жалеет, что его отец и мать умерли, а то он бы и их «огрел протестом» .
Может быть, Достоевский обострил карикатурные черты в Лебезятникове из-за Каткова, в журнале которого печатался роман и через узкие врата которого не так-то легко ему будет провести свою идею без уступок и скидок. Недаром Достоевский счел необходимым намекнуть, что не все прогрессисты «такие же дурачки» , как Лебезятников. Но как только Лебезятников начинает играть в романе благородную и важную сюжетную роль, Достоевский не может отнестись к нему только как к карикатуре, как к пародии. Образ Лебезятникова приобретает более существенное смысловое значение, он становится альтернативой Раскольникову. Лебезятниковым Достоевский показал, почему путь, таившийся за ним, был неприемлем для Раскольникова, и мало того, еще более сосредоточил последнего на его собственной идее.
В образе Лебезятникова если и есть что-то серьезное, так это доведение до предела абстрактного теоретизирования, неприемлемого для Раскольникова с его абстрактным волюнтаризмом, требующим немедленного, активного, всерешающего действия.
Благородный поступок Лебезятникова сделал возможным серьезный, а не карикатурный, не пародийный разговор между Раскольниковым и Лебезятниковым, проясняющий альтернативность обоих идей.
Лебезятников в утрированной форме излагает теорию, первоавтором которой в русской философской литературе был герценовский доктор Крупов. . По Крупову, большинство людей, которых мы считаем нормальными, живут и поступают как сумасшедшие.
Но Раскольников его не слушает. Он изверился в логике. Сократовское учение, согласно которому добродетель совпадает со знанием, для него было неприемлемо. Раскольников принимал как факт Лебезятникова в борьбе за судьбу Сони и Катерины Ивановны, но не воспринимает его как человека, который хоть что-то понимает в окружающем мире. Во взглядах Лебезятникова, даже в их первоначальном неискаженном, неоглупленном виде, Раскольников не находил точки опоры для преобразования мира.
Тем не менее, Лебезятников – еще одна альтернатива Раскольникову. Различие их в том, что они идут разными путями: один живет теориями, оторванными от реальной жизни, абстрактными и абсурдными, другой же предпочитает действовать, причем действовать немедленно.