План: 1)Мельник Алексей Бирюков у порога своей хижины.
2)Приезд монастырских монахов.
3)Диалог Алексея с монахами. Обвинение их в воровстве.
4)Отвратительная ругань мельника на Евсея.
5)Невыполненная монахов. /Оставшийся без внимания “протест” монахов.
6)Неожиданный приход матери мельника.
7)Диалог матери и мельника. Заочное знакомство читателей с жизнью родных мельника.
8)Слухи о разбойничьих проделках мельника.
9)Отношение окружающих к мельнику.
” мельника матери.
Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами», — писал Антон Павлович Чехов в одном из писем. Должны бы, кто спорит? И что же для этого надо сделать? ответ простой: быть Человеком, в котором… все прекрасно… Каков же он, такой человек? И мудрый писатель каждым своим произведением пытался нам это показать.
Но возьми любой его рассказ и увидишь: ни в одном из них нет прямых авторских характеристик. «Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя»,- подчеркивал писатель. Что ж, Антон Павлович, попытаюсь Вас не разочаровать!
«На мельнице» — именно этот рассказ сейчас не дает мне покоя, вновь и вновь притягивая к себе.
Название непритязательное. И что оно может сказать мне, современной девчонке, о мельнице, если я ее ни разу не видела воочию, хотя живу в городе, который называется Меленки, так как по берегам Унжи, у нас протекающей, когда-то было огромное количество мельниц? Да и в ней ли, собственно, дело? Река — вода, мука — хлеб… Да ведь это не что иное, как жизнь! А ее, как известно, прожить — не поле перейти…
Так что же такого важного о жизни хотите Вы сказать этим рассказом своим читателям, уважаемый Антон Павлович?
Жизнь — это прежде всего люди… и люди разные. Мельник Алексей Бирюков, монахи, Евсей… Чехову, мне кажется, несвойственно давать подробную портретную характеристику своим героям, а здесь целый абзац, и довольно большой, посвящен описанию мельника. Имя у него — Алексей, хорошее имя, сразу на память приходит Алексей Божий человек… Но ожидания не оправдываются: тяжелыми каменьями обрушиваются эпитеты: здоровенный, топорный, потухший, серый, грубый, тяжелый, холодный, черствый…
Диалог героя с монахами (да и диалог ли это?) подтверждает наше первое впечатление о герое. Но, я полагаю, главное в нем та оценка, какую монахи дают обстановке, в какой живет мельник: «Сущий ад! Ад, истинно ад!» Это троекратное повторение и пугает, и одновременно заставляет читателя задуматься о вечном: о жизни, о том, что увенчает ее, ад или рай. Не на это ли Вы рассчитывали, великий знаток души человеческой?
Но вернемся к рассказу. Появляется еще один герой — какая-то старуха. Вот это «какая-то» не единожды употребленное в описании, и заставляет задуматься: какая же? Если мельник здоровенный, то она — маленькая (в салопике, небольшой узелок, маленькая палочка), подчеркнет автор. Ее уважительное отношение к людям проявилось и в очередности приветствия, и в самих обращениях: батюшки, Алешенька, Евсеюшка. Оказывается, это мать мельника. Мать, давшая ему жизнь. Действительно, Мать: улыбается, нежно заглядывает в лицо, печалится («словно похудел будто»), вся душа по сыну выболела… А что сын? Хмурится, говорит угрюмо, не понимает («дома сидеть нужно, а не по гостям ходить»), упрекает, что не вовремя пришла, обманывает: в Коряжино ехать нужно…Вот это «ехать» меня особенно настраивает против него: есть на чем, а не был у матери-старухи с Успеньева дня! А уж красноречивое молчание в ответ на слова матери: «Езжай! С богом… Я отдохну еще часик и пойду назад» — вообще непереносимо. Как могло случиться, что сын забыл главную из Божьих заповедей — почитание отца и матери? Нет, не трубка у него потухшая, не глазки заплывшие. Душа. Страшно! А дальше… дальше еще страшнее… Старая мать на глазах у монахов, для которых завет апостольский «Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов» — норма поведения, произносит: «Ты !», и в этих ее словах: «… уж уважь старуху Василию… Брат ведь» — вся ее душа, чистая, бескорыстная, изболевшая о детях, их ведь у нее «двоечко», и без них она, «кажется, и дня бы не прожила». А болеть душе материнской есть от чего: один сын живет в бедности материальной, другой — еще хуже! — в бедности духовной.
На рассказ матери о тяжелой жизни семьи брата и ее самой сын лишь молчал, точно воды в рот набрал, и глядел в сторону… И слетают с уст матери слова, страшные в своей справедливости: «Каин, Ирод…». И тут же — действительно, у матери в одной руке огонь, в другой — вода: «Постой, я тебе гостинца дам…». И этот мятный пряник словно милостыня нищему, духовно нищему.
В сказках Андерсена нет такого-уж определенного зла. Например возьмем ведьму Урсулу из "Русалочки". Она, ведь не предлагала Русалочке пить это зелье. Та сама попросила, а какая ведьма сделает зелье без личной выгоды? Или "Девочка со спичками". Это вообще из ряда вон, нет ни зла ни добра. Да,да сама девочка тоже не является символом добра или зла. Просто девочка, которая мечтает о крыше над головой и теплом ужине. и это произведение мне кажется кончилось хорошо, хотя она и умерла. У Андерсена почти в каждой сказке главный герой умирает - очень хотелось, бы узнать почему, но увы сие невозможно так, как автора нет в живых уже давным- давно...
Формально эта картина считается исследователями парной к «Я и деревня».
Шагал представляет себя преуспевающим художником: ухоженные волосы, элегантный костюм, изображенный в кубофутуристской манере, цветок в петлице и модный галстук.
За его спиной в окне виднеется Париж и светящаяся огнями Эйфелева башня. Перед ним на мольберте «Россия, ослы и другие», считавшаяся тогда его лучшей картиной, неизменным воспоминанием о родном Витебске. Он работает над картиной «семью пальцами» – идиома на идише, означающая «очень быстро». Также 7 пальцев могут быть соотнесены с библейскими 7 днями творения мира.
Справа от его головы из плывущего облачка выступает видение православной церкви. Впервые в творчестве Шагала появляется схематизированный пейзаж Витебска, он заключен в кругловидное обрамление, с маленьким зеленоглавым храмом в центре.
Надпись на стене на еврейском языке: слева – «Париж», справа – «Россия». Это одновременно и следование коллажной технике кубистов, и признание своей оторванности от корней. Художник одновременно выражает чувство бесприютности, неприкаянности и подтверждает свою принадлежность к 3 культурам. Под конструкцию верха мольберта замаскирован фрагмент «лестницы», это неслучайный символ восхождения от уровня внешнего восприятия на постижения сокровенного значения.
На палитре, которую художник держит в руке, множество красок – символ успеха и процветания. Нижняя часть лица изображенного живописца уподобляется, на манер кубистов, прямоугольнику картины. Как верно подметила 2 супруга М. Шагала В. Хаггард, «Марк схематично изобразил черты своего лица странным и прекрасным узором».
Разнородные элементы на картине как бы образуют некие психические планы, где в музыкальных созвучиях соединяются воедино навязчивые видения, всплывающие в сознании фрагменты жизни, создавая образную структуру изобразительных метафор.
Эту картину исследователи связывают с миром русской иконы: о ней напоминает статичная поза художника-демиурга, его «говорящие» атрибуты, ритмичность и плоскостность декоративно-нарядного изображения, применение обратной перспективы.
План: 1)Мельник Алексей Бирюков у порога своей хижины.
2)Приезд монастырских монахов.
3)Диалог Алексея с монахами. Обвинение их в воровстве.
4)Отвратительная ругань мельника на Евсея.
5)Невыполненная монахов. /Оставшийся без внимания “протест” монахов.
6)Неожиданный приход матери мельника.
7)Диалог матери и мельника. Заочное знакомство читателей с жизнью родных мельника.
8)Слухи о разбойничьих проделках мельника.
9)Отношение окружающих к мельнику.
” мельника матери.
Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами», — писал Антон Павлович Чехов в одном из писем. Должны бы, кто спорит? И что же для этого надо сделать? ответ простой: быть Человеком, в котором… все прекрасно… Каков же он, такой человек? И мудрый писатель каждым своим произведением пытался нам это показать.
Но возьми любой его рассказ и увидишь: ни в одном из них нет прямых авторских характеристик. «Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя»,- подчеркивал писатель. Что ж, Антон Павлович, попытаюсь Вас не разочаровать!
«На мельнице» — именно этот рассказ сейчас не дает мне покоя, вновь и вновь притягивая к себе.
Название непритязательное. И что оно может сказать мне, современной девчонке, о мельнице, если я ее ни разу не видела воочию, хотя живу в городе, который называется Меленки, так как по берегам Унжи, у нас протекающей, когда-то было огромное количество мельниц? Да и в ней ли, собственно, дело? Река — вода, мука — хлеб… Да ведь это не что иное, как жизнь! А ее, как известно, прожить — не поле перейти…
Так что же такого важного о жизни хотите Вы сказать этим рассказом своим читателям, уважаемый Антон Павлович?
Жизнь — это прежде всего люди… и люди разные. Мельник Алексей Бирюков, монахи, Евсей… Чехову, мне кажется, несвойственно давать подробную портретную характеристику своим героям, а здесь целый абзац, и довольно большой, посвящен описанию мельника. Имя у него — Алексей, хорошее имя, сразу на память приходит Алексей Божий человек… Но ожидания не оправдываются: тяжелыми каменьями обрушиваются эпитеты: здоровенный, топорный, потухший, серый, грубый, тяжелый, холодный, черствый…
Диалог героя с монахами (да и диалог ли это?) подтверждает наше первое впечатление о герое. Но, я полагаю, главное в нем та оценка, какую монахи дают обстановке, в какой живет мельник: «Сущий ад! Ад, истинно ад!» Это троекратное повторение и пугает, и одновременно заставляет читателя задуматься о вечном: о жизни, о том, что увенчает ее, ад или рай. Не на это ли Вы рассчитывали, великий знаток души человеческой?
Но вернемся к рассказу. Появляется еще один герой — какая-то старуха. Вот это «какая-то» не единожды употребленное в описании, и заставляет задуматься: какая же? Если мельник здоровенный, то она — маленькая (в салопике, небольшой узелок, маленькая палочка), подчеркнет автор. Ее уважительное отношение к людям проявилось и в очередности приветствия, и в самих обращениях: батюшки, Алешенька, Евсеюшка. Оказывается, это мать мельника. Мать, давшая ему жизнь. Действительно, Мать: улыбается, нежно заглядывает в лицо, печалится («словно похудел будто»), вся душа по сыну выболела… А что сын? Хмурится, говорит угрюмо, не понимает («дома сидеть нужно, а не по гостям ходить»), упрекает, что не вовремя пришла, обманывает: в Коряжино ехать нужно…Вот это «ехать» меня особенно настраивает против него: есть на чем, а не был у матери-старухи с Успеньева дня! А уж красноречивое молчание в ответ на слова матери: «Езжай! С богом… Я отдохну еще часик и пойду назад» — вообще непереносимо. Как могло случиться, что сын забыл главную из Божьих заповедей — почитание отца и матери? Нет, не трубка у него потухшая, не глазки заплывшие. Душа. Страшно! А дальше… дальше еще страшнее… Старая мать на глазах у монахов, для которых завет апостольский «Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов» — норма поведения, произносит: «Ты !», и в этих ее словах: «… уж уважь старуху Василию… Брат ведь» — вся ее душа, чистая, бескорыстная, изболевшая о детях, их ведь у нее «двоечко», и без них она, «кажется, и дня бы не прожила». А болеть душе материнской есть от чего: один сын живет в бедности материальной, другой — еще хуже! — в бедности духовной.
На рассказ матери о тяжелой жизни семьи брата и ее самой сын лишь молчал, точно воды в рот набрал, и глядел в сторону… И слетают с уст матери слова, страшные в своей справедливости: «Каин, Ирод…». И тут же — действительно, у матери в одной руке огонь, в другой — вода: «Постой, я тебе гостинца дам…». И этот мятный пряник словно милостыня нищему, духовно нищему.