Герасим шел не торопясь и не спускал Муму с веревочки. Дойдя до угла улицы, он остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился прямо к Крымскому броду. На дороге он зашел на двор дома, к которому пристроивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой. От Крымского брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), и вскочил в одну из них вместе с Муму. Хромой старичишка вышел из-за шалаша, поставленного в углу огорода, и закричал на него. Но Герасим только закивал головой и так сильно принялся грести, хотя и против теченья реки, что в одно мгновенье умчался саженей на сто. Старик постоял, постоял, почесал себе спину сперва левой, потом правой рукой и вернулся, хромая, в шалаш.
А Герасим всё греб да греб. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней. Он бросил весла, приник головой к Муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке - дно было залито водой - и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной помаленьку относило назад к городу. Наконец Герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на не... Она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. Он отвернулся, зажмурился и разжал руки... Герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга падающей Муму, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.
Поэт вместе с природой переживает грозу. С первых же строк ощущаешь, как меняется состояние природы, когда на неё неожиданно обрушивается грозовая туча: Неохотно и несмело Солнце смотрит на поля. ...Принахмурилась земля. Автор с этой целью использует метафоры, олицетворения. Повтор однокоренных слов зеленеющие и зеленее увидеть перемены, которые происходят в природе во время дождя. Не пламя, а пламень. Какая-то торжественность минуты. мгновения, когда происходит спор между небом и землёй. А потом под стать и глагол окаймил. Звукопись - мл, мл - и сразу слышишь этот разговор между двумя великанами, столкнувшимися во время стихии. В предпоследней строфе использование синтаксического параллелизма передаче мгновенных перемен, происходящих и на земле, и в небе: Чаще капли дождевые, Вихрем пыль летит с полей, И раскаты громовые Всё сердитей и смелей. В последней строфе снова появляется соднце, как недовольный человек, смотрит исподлобья, т. е. туча ещё не до конца ушла, закрывая краем чуть-чуть небесное светило. Но в этой борьбе всё-таки победил свет - сиянье. Эпитет смятенная передаёт как состояние земли после грозы, так и настроение самого поэта, который, кажется, вместе с родной природой пережил неожиданное "нашествие" и не сразу может от него оправиться. Кольцевая композици стихотворения позволяет автору завершить картину природы во время грозового дождя, картину, на которой не так уж много красок, но и их достаточно, чтобы представить перемены, которые прооисходят в такое время. Междометие "чу" даже услышать порывы ветра, которые вдруг начинают гнать пыль с полей. Поэт вместе с природой счастлив. что без потерь пережил нелёгкие минуты стихии.
Бирюком, как пишет И. С. Тургенев, называется в Орловской губернии человек одинокий и угрюмый. . Именно таким представлялся лесник окрестным мужикам. От Бирюка нельзя было укрыться, его нельзя было подкупить. Попытки извести его успехом не увенчались. К тому же строгий, угрюмый лесник, ревностно исполняющий свои обязанности, был непонятен мужикам. Его не любили и боялись. Фомой называет себя сам герой, “Фома Кузьмич” - так обращался к леснику мужик, пойманный ночью в лесу. Бирюком прозвали героя крестьяне.
Герасим шел не торопясь и не спускал Муму с веревочки. Дойдя до угла улицы, он остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился прямо к Крымскому броду. На дороге он зашел на двор дома, к которому пристроивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой. От Крымского брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), и вскочил в одну из них вместе с Муму. Хромой старичишка вышел из-за шалаша, поставленного в углу огорода, и закричал на него. Но Герасим только закивал головой и так сильно принялся грести, хотя и против теченья реки, что в одно мгновенье умчался саженей на сто. Старик постоял, постоял, почесал себе спину сперва левой, потом правой рукой и вернулся, хромая, в шалаш.
А Герасим всё греб да греб. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней. Он бросил весла, приник головой к Муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке - дно было залито водой - и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной помаленьку относило назад к городу. Наконец Герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на не... Она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. Он отвернулся, зажмурился и разжал руки... Герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга падающей Муму, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.