В 50—60-е годы XIX в. в русской литературе наряду с движением сторонников гражданской поэзии сложилась школа поэтов «чистого искусства». Крупнейшими представителями этой школы были Федор Иванович Тютчев (1803—1873) и Афанасий Афанасьевич Фет (1820—1892).
Эстетические взгляды Тютчева складывались под влиянием Пушкина. Ему Тютчев посвятил два своих сборника, именно с ним вел постоянный поэтический диалог. В стихотворении «29 января 1837 года» (день гибели Пушкина) Тютчев дает оценку деятельности и личности великого поэта, называет его «живым органом богов», благородным, светлым и чистым гением. Стали крылатыми слова из этого стихотворения: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет».
Философская печать лежит на стихах о природе. В стихотворении «Не то, что мните вы, природа...» поэт гневно обрушивается на людей, равнодушных к красоте, не увидеть естественность ее, познать ее язык:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Тонкая наблюдательность, теплота и лиризм отличают тютчевские стихи «Есть в осени первоначальной...», «Тихо в озере струится...», «Как хорошо ты, о море ночное...». Природа в этих стихах одухотворена, она связана с человеком незримыми нитями. Человек - сам часть природы, «мыслящий тростник». Тютчев размышляет о гармонии природы, бесконечности Вселенной и конечной участи человека («Певучесть есть в морских волнах...»). Душа человека - тайна. В ней заключены стихии разрушения и саморазрушения. Любовь, творчество, рождаясь из глубин человеческого духа, могут разрушить цельность личности («Silentium!»).
Любовь у Тютчева — это «роковой поединок» и высочайшее счастье. Соединение родных душ связано с борьбой индивидуальностей. Жертвой борьбы часто оказывается женщина («Чему молилась ты с любовью...»). Драматизм, гибельная страсть, буря чувств воспеваются в любовной лирике Тютчева:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Глубокая любовь к Е. А. Денисьевой — страстной, уязвимой женщине, похожей на женщин Достоевского, ее ранняя смерть явились толчком к созданию так называемого «денисьевского» цикла стихов. Главные черты этого цикла — исповедальность, сочувствие к женщине, стремление понять ее душу.
Основными особенностями поэзии А. А. Фета являются его обращение исключительно к миру чувств и «летучих» настроений, бессюжетность стиха и пристрастие к жанру лирической миниатюры. Фет постоянно подчеркивал, что поэзия не должна, вмешиваться в дела «бедного мира». В его стихах почти нет места проблемам политическим, общественным, гражданским. Фет очертил круг своей поэзии тремя темами: любовь, природа, искусство..
Любовная лирика Фета светла, солнечна. Она богата оттенками чувства, всегда наполнена ощущением счастья. Любовь для поэта — прибежище «от вечного плеска и шума жизни». Его отношение к ц женщине трепетное, нежное («На заре ты ее не буди...», «В златом сиянии лампады полусонной...»). В любовном чувстве Фета есть какая-то надежность и умиротворенность, совершенное отсутствие роковых страстей и поединков, как это было у Тютчева. Любовь в поэзии Фета всегда побеждает холод души. Два любящих человека понимают друг друга, и это взаимопонимание рождает «пленительный сон» и «мед благовонный» любви («Сонет», «Серенада», «Сияла ночь, луной был полон сад...»).
Искусство — третья тема поэзии Фета. Поэт часто обращается к искусству Древней Греции и Рима, видя в творениях античности величайшую гармонию. В стихотворении «Диана», навеянном тициановской картиной, Фет любуется телесной красотой и гармоничностью богини. Поскольку Диана - богиня природы, она естественно включается в эту природу: отражается в воде, как бы выходя из нее. Фета привлекала пластика античных статуй как выражение божественного вдохновения художника. В стихотворении «Кусок мрамора» поэт, видя мраморную глыбу, рассуждает о том, что из нее может выйти под умелой рукой скульптора.
Фет хотел сблизить людей через искусство. Слов казалось ему мало, он искал новые возможности для духовного общения. Таким средством взаимопонимания людей может быть музыка. Тема музыки входит в поэзию в стихах цикла «Мелодия»:
Исполнена тайны жестокой Душа замирающих скрипок.
Те звуки понятны мне вдвое:
Наполнили силой чудесной Они мне все сердцу родное.
Непосредственно поэзии посвящено стихотворение «Муза». В последние годы жизни Фет создает цикл стихов о любви «Вечерние огни», в которых отрицает власть времени над человеком, конечность жизни. ~
Общим для всей поэзии Фета было стремление уйти от вопросов гражданского, общественного звучания в мир чистых чувств.
При изучении истории фольклора древней Руси источниковедческие проблемы приобретают особую важность и сложность. Историко-песенный фольклор XIII—XVI веков совершенно не представлен современными той эпохе записями. Перед исследователем встает дилемма: или ограничиться скудными и разрозненными данными, которые содержатся в литературных памятниках того времени, или обратиться к богатым материалам, какие дают поздние записи фольклора. Не отрицая ценности, иногда исключительной, литературных данных и стремясь извлечь из них возможно больше историко-фольклорного материала, тем не менее рассматриваем подлинные фольклорные тексты, записанные в XVIII—XX веках, как основной и наиболее полный и надежный источник для изучения исторической песни и смежных жанров XIII—XVI веков. Но такая точка зрения должна быть методологически обоснована. А для этого необходимо подвергнуть критическому пересмотру некоторые теории, имеющие хождение в науке.
Есть основание вспомнить здесь некоторые установки, исходящие еще от исторической школы. С точки зрения В. Ф. Миллера или С. К. Шамбинаго, исторические песни XVI века знали как бы два периода своей истории. Сначала эти песни, возникая по следам событий, довольно точно отражали фактическую их сторону и были достоверным повествованием о случившемся, Затем, по истечении некоторого времени, такие песни переставали интересовать слушателей и «петарей» и подвергались решительной переделке. В ходе этой переделки появлялись различные искажения и фактические несообразности, вымышленные ситуации и мотивы выходили на первый план, и т. д. Песенные тексты, записанные из уст народа в XVIII—XX веках, отражают как раз этот второй период в истории песен. Другими словами, по мнению представителей исторической школы, исторические песни XVI века в своем первоначальном, исконном виде не сохранились. Чтобы представить себе эти песни, необходимо произвести реконструкцию их содержания, основанную на критическом анализе поздних текстов. Как известно, большинство работ ученых исторической школы было посвящено именно опытам такой реконструкции. Но не место рассматривать методику этих работ. Следует отметить лишь, что, во-первых, исследования строились на анализе исторических реалий, а не на анализе художественного целого, и, во-вторых, они совершенно не считались с художественной спецификой песен, с их подлинной жанровой сущностью. Релятивистская концепция исторической школы основывалась на неверии в творческие силы народа, в частности крестьянства, которое якобы могло лишь разрушать и искажать песенное наследие но не могло хранить и развивать его. Несостоятельная в методологическом отношении, концепция эта не подтверждается и фактически. Представителям исторической школы не удалось ни реконструировать первичную форму какой-нибудь исторической песни, ни доказать существование таких форм. Есть все основания думать, что песни о событиях XVI века — о взятии Казани, о Кострюке, о гневе Ивана Грозного на сына и другие, известные нам по записям начинал с XVIII века, — это и есть исторические песни XVI века. Они не восходят ни к каким исчезнувшим «исконным», первичным формам и не нуждаются в реконструкциях того типа, который практиковали ученые исторической школы. Они подлежат историко-фольклорному анализу, и одним из слагаемых этого анализа является установление степени и характера изменении, которым подверглась та или иная песня за века своего бытования. Мы убеждены, что вопрос о происшедших изменениях должен решаться всякий раз совершенно конкретно, хотя, разумеется, очень важно попытаться установить некоторые общие закономерности в этих изменениях. Здесь нет возможности обсуждать данную проблему во всей ее сложности и во всем многообразии аспектов. Необходимо лишь высказать некоторые общие соображения, во многом объясняющие наш подход к проблеме. Тезис о творчески направленных изменениях, обусловленных исторической действительностью, общественной и географической средой, личным началом и другими факторами,— в его самой общей принципиальной форме оспариваться не может. Но тезис этот нуждается в строгой конкретизации и солидной фактической аргументации всякий раз, когда он применяется к фактам истории фольклора. Другими словами, нельзя при анализе материала исходить из убеждения в том, что характер, границы и результаты творческих изменений, происшедших с ним, заведомо известны. Нужно, в частности, особенно учитывать жанровую дифференциацию. Былины, сказки и обрядовые песни в одних и тех же условиях будут изменяться далеко не одинаково. В одних жанрах воздействие меняющейся действительности будет более значительным и проявится в иных формах, чем в других жанрах.
При изучении истории фольклора древней Руси источниковедческие проблемы приобретают особую важность и сложность. Историко-песенный фольклор XIII—XVI веков совершенно не представлен современными той эпохе записями. Перед исследователем встает дилемма: или ограничиться скудными и разрозненными данными, которые содержатся в литературных памятниках того времени, или обратиться к богатым материалам, какие дают поздние записи фольклора. Не отрицая ценности, иногда исключительной, литературных данных и стремясь извлечь из них возможно больше историко-фольклорного материала, тем не менее рассматриваем подлинные фольклорные тексты, записанные в XVIII—XX веках, как основной и наиболее полный и надежный источник для изучения исторической песни и смежных жанров XIII—XVI веков. Но такая точка зрения должна быть методологически обоснована. А для этого необходимо подвергнуть критическому пересмотру некоторые теории, имеющие хождение в науке.
Есть основание вспомнить здесь некоторые установки, исходящие еще от исторической школы. С точки зрения В. Ф. Миллера или С. К. Шамбинаго, исторические песни XVI века знали как бы два периода своей истории. Сначала эти песни, возникая по следам событий, довольно точно отражали фактическую их сторону и были достоверным повествованием о случившемся, Затем, по истечении некоторого времени, такие песни переставали интересовать слушателей и «петарей» и подвергались решительной переделке. В ходе этой переделки появлялись различные искажения и фактические несообразности, вымышленные ситуации и мотивы выходили на первый план, и т. д. Песенные тексты, записанные из уст народа в XVIII—XX веках, отражают как раз этот второй период в истории песен. Другими словами, по мнению представителей исторической школы, исторические песни XVI века в своем первоначальном, исконном виде не сохранились. Чтобы представить себе эти песни, необходимо произвести реконструкцию их содержания, основанную на критическом анализе поздних текстов. Как известно, большинство работ ученых исторической школы было посвящено именно опытам такой реконструкции. Но не место рассматривать методику этих работ. Следует отметить лишь, что, во-первых, исследования строились на анализе исторических реалий, а не на анализе художественного целого, и, во-вторых, они совершенно не считались с художественной спецификой песен, с их подлинной жанровой сущностью. Релятивистская концепция исторической школы основывалась на неверии в творческие силы народа, в частности крестьянства, которое якобы могло лишь разрушать и искажать песенное наследие но не могло хранить и развивать его. Несостоятельная в методологическом отношении, концепция эта не подтверждается и фактически. Представителям исторической школы не удалось ни реконструировать первичную форму какой-нибудь исторической песни, ни доказать существование таких форм. Есть все основания думать, что песни о событиях XVI века — о взятии Казани, о Кострюке, о гневе Ивана Грозного на сына и другие, известные нам по записям начинал с XVIII века, — это и есть исторические песни XVI века. Они не восходят ни к каким исчезнувшим «исконным», первичным формам и не нуждаются в реконструкциях того типа, который практиковали ученые исторической школы. Они подлежат историко-фольклорному анализу, и одним из слагаемых этого анализа является установление степени и характера изменении, которым подверглась та или иная песня за века своего бытования. Мы убеждены, что вопрос о происшедших изменениях должен решаться всякий раз совершенно конкретно, хотя, разумеется, очень важно попытаться установить некоторые общие закономерности в этих изменениях. Здесь нет возможности обсуждать данную проблему во всей ее сложности и во всем многообразии аспектов. Необходимо лишь высказать некоторые общие соображения, во многом объясняющие наш подход к проблеме. Тезис о творчески направленных изменениях, обусловленных исторической действительностью, общественной и географической средой, личным началом и другими факторами,— в его самой общей принципиальной форме оспариваться не может. Но тезис этот нуждается в строгой конкретизации и солидной фактической аргументации всякий раз, когда он применяется к фактам истории фольклора. Другими словами, нельзя при анализе материала исходить из убеждения в том, что характер, границы и результаты творческих изменений, происшедших с ним, заведомо известны. Нужно, в частности, особенно учитывать жанровую дифференциацию. Былины, сказки и обрядовые песни в одних и тех же условиях будут изменяться далеко не одинаково. В одних жанрах воздействие меняющейся действительности будет более значительным и проявится в иных формах, чем в других жанрах.
В 50—60-е годы XIX в. в русской литературе наряду с движением сторонников гражданской поэзии сложилась школа поэтов «чистого искусства». Крупнейшими представителями этой школы были Федор Иванович Тютчев (1803—1873) и Афанасий Афанасьевич Фет (1820—1892).
Эстетические взгляды Тютчева складывались под влиянием Пушкина. Ему Тютчев посвятил два своих сборника, именно с ним вел постоянный поэтический диалог. В стихотворении «29 января 1837 года» (день гибели Пушкина) Тютчев дает оценку деятельности и личности великого поэта, называет его «живым органом богов», благородным, светлым и чистым гением. Стали крылатыми слова из этого стихотворения: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет».
Философская печать лежит на стихах о природе. В стихотворении «Не то, что мните вы, природа...» поэт гневно обрушивается на людей, равнодушных к красоте, не увидеть естественность ее, познать ее язык:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Тонкая наблюдательность, теплота и лиризм отличают тютчевские стихи «Есть в осени первоначальной...», «Тихо в озере струится...», «Как хорошо ты, о море ночное...». Природа в этих стихах одухотворена, она связана с человеком незримыми нитями. Человек - сам часть природы, «мыслящий тростник». Тютчев размышляет о гармонии природы, бесконечности Вселенной и конечной участи человека («Певучесть есть в морских волнах...»). Душа человека - тайна. В ней заключены стихии разрушения и саморазрушения. Любовь, творчество, рождаясь из глубин человеческого духа, могут разрушить цельность личности («Silentium!»).
Любовь у Тютчева — это «роковой поединок» и высочайшее счастье. Соединение родных душ связано с борьбой индивидуальностей. Жертвой борьбы часто оказывается женщина («Чему молилась ты с любовью...»). Драматизм, гибельная страсть, буря чувств воспеваются в любовной лирике Тютчева:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Глубокая любовь к Е. А. Денисьевой — страстной, уязвимой женщине, похожей на женщин Достоевского, ее ранняя смерть явились толчком к созданию так называемого «денисьевского» цикла стихов. Главные черты этого цикла — исповедальность, сочувствие к женщине, стремление понять ее душу.
Основными особенностями поэзии А. А. Фета являются его обращение исключительно к миру чувств и «летучих» настроений, бессюжетность стиха и пристрастие к жанру лирической миниатюры. Фет постоянно подчеркивал, что поэзия не должна, вмешиваться в дела «бедного мира». В его стихах почти нет места проблемам политическим, общественным, гражданским. Фет очертил круг своей поэзии тремя темами: любовь, природа, искусство..
Любовная лирика Фета светла, солнечна. Она богата оттенками чувства, всегда наполнена ощущением счастья. Любовь для поэта — прибежище «от вечного плеска и шума жизни». Его отношение к ц женщине трепетное, нежное («На заре ты ее не буди...», «В златом сиянии лампады полусонной...»). В любовном чувстве Фета есть какая-то надежность и умиротворенность, совершенное отсутствие роковых страстей и поединков, как это было у Тютчева. Любовь в поэзии Фета всегда побеждает холод души. Два любящих человека понимают друг друга, и это взаимопонимание рождает «пленительный сон» и «мед благовонный» любви («Сонет», «Серенада», «Сияла ночь, луной был полон сад...»).
Искусство — третья тема поэзии Фета. Поэт часто обращается к искусству Древней Греции и Рима, видя в творениях античности величайшую гармонию. В стихотворении «Диана», навеянном тициановской картиной, Фет любуется телесной красотой и гармоничностью богини. Поскольку Диана - богиня природы, она естественно включается в эту природу: отражается в воде, как бы выходя из нее. Фета привлекала пластика античных статуй как выражение божественного вдохновения художника. В стихотворении «Кусок мрамора» поэт, видя мраморную глыбу, рассуждает о том, что из нее может выйти под умелой рукой скульптора.
Фет хотел сблизить людей через искусство. Слов казалось ему мало, он искал новые возможности для духовного общения. Таким средством взаимопонимания людей может быть музыка. Тема музыки входит в поэзию в стихах цикла «Мелодия»:
Исполнена тайны жестокой Душа замирающих скрипок.
Те звуки понятны мне вдвое:
Наполнили силой чудесной Они мне все сердцу родное.
Непосредственно поэзии посвящено стихотворение «Муза». В последние годы жизни Фет создает цикл стихов о любви «Вечерние огни», в которых отрицает власть времени над человеком, конечность жизни. ~
Общим для всей поэзии Фета было стремление уйти от вопросов гражданского, общественного звучания в мир чистых чувств.