Мне кажется, что не мог.
Шекспир не зря это произведение закончил таким образом, он как бы хотел сказать своим читателям, что любовь может быть не только счастливой, она может приносить и много горя, а иногда любовь заканчивается трагедией.
Ромео и Джульетта слишком юны, они не знают жизни, им кажется, что если им не быть вместе - то это все конец жизни. Да и вражда их родных тоже сыграла немаловажную роль в судьбе этих героев.
К тому же, главные герои слишком категоричны им либо все подавай либо ничего, а жизнь наша сложена из компромиссов, иногда нужно где-то уступить, а иногда где-то настоять на своем.
Братья живут в детдоме. Но они бегут из этого ужасного места. Возникает образ открытого пространства. Вагон, железная дорога, поля, Кавказские горы – все это раздвигает рамки повествования. Автор замечает: “…нет у них на всем белом свете ни одной, ни единой кровинки близкой… Значит, куда бы их ни везли, дом их, их родня и их крыша – это они сами”. Кузьмёныши давно свыклись с это мыслью. “Может, у кого и есть дом… А у кого и нет”, – огрызнулся Колька. Более того, дом как олицетворение семьи, тепла, уюта не только не понятен Кузьмёнышам, но и опасен для них. Предложение Регины Петровны жить вместе одной семьей братьям кажется странным, потому что “слово-то “семья” было чем-то чужеродным, если не враждебным для их жизни”.
Отсутствие дома в жизни героев понимается как символический образ потери не только семьи, но и Родины. Дом в произведении предстает живым существом. Автор пишет: “В это мгновение… каждую накаленную огнем балочку в его скелете можно было сейчас разглядеть” и далее “Поразил их отчего-то не сам взрыв… а добитый огнем дом Ильи – Зверька”. Дом взрывается, горит, рушится – гибнет на глазах братьев, и некуда им податься… Дом стал призрачным, как воздушный корабль, “дом-корабль с детишками, подобранными в океане войны”.
Не случайно в начале повествовании рассказчик вспоминает героев Жилина и Костылина, томившихся на чужбине “в глубокой яме”. Слово это станет “пророческим” в произведении А. Приставкина, страшным знамением жизни братьев Кузьмёнышей. Дом-яма превращается то в подвал, то в лаз, то в ящик, то в гроб. В старой жизни (в Томилинском детдоме) пристанищем братьев был подвал, из которого шел “холодный, крысиный запах”, в новой – стал “лаз, устроенный в бывшей звериной норе”. Потом братья пробуют для себя грязный рыжий ящик, “продолговатый, как гроб”. Последним приютом станет этот ящик – собачник для Сашки, а для Кольки ямка, которую он вырыл и “исчез из этого мира. Провалился в небытие” и… чудом
Таким образом, и пространство, и время в повести становится безграничным, беспредельным и символично перекрещивается в образе Дома-Родины, потерянного и русским, и чеченским народом.
Объяснение:
Глава 7. (VII)
начинается со слов... "Я очень рано понял, что у деда - один бог, а у бабушки - другой.
..."
«Я очень рано понял, что у деда – один бог, а у бабушки – другой. Мне было ясно, что этому Богу (бабушки) легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки, птицы, пчёлы и травы; Он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок…
Бабушкин Бог был понятен мне и не страшен. Было просто невозможно скрыть что-либо от этого доброго Бога. И, кажется, даже не возникало желания скрывать…
Другое дело было с Богом дедушки. Рассказывая мне о необоримой силе Божией, Он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот, согрешили люди и – потоплены, еще согрешили и – сожжены, разрушены города их; вот Бог наказал людей голодом и мором, и всегда Он – меч над землею, бич грешникам.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое, помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов Бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он, прежде всего, искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать. И дед был таким же жестоким и суровым, как и его Бог.
В те дни мысли и чувства о Боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни, – все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Все, что было самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, – так это Бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго Бога?»