Целый ряд произведений Джека Лондона посвящён тому как «золотая лихорадка» изменила характер жизни в Америке. Многие включились в эту безумную гонку за наживой и благосостоянием, многие положили свои жизни на Клондайке и на подходах к нему. Подобный путь проходили и животные. Владельцы привозили их на Север для тяжелой ежедневной работы, тем приходилось переносить и голод, и холод и угрозу гибели от истощения. Сотни дельцов, взвинтивших цены на выносливых и крепких собак, делали бизнес, пользуясь услугами подонков, воровавших крепких псов у хозяев, и устраивая кровавые собачьи бои.«Золотая лихорадка» изменила судьбу героя повести «Зов предков», большого доброго пса по кличке Бэк, жившего в сытости и довольстве среди живописной калифорнийской природы. Но однажды человек, которому Бэк доверял, поступил с ним подло — и Бэку предстояло забыть свою беззаботную жизнь. Его ожидала тяжелая работа, необходимость при к законам собачьей стаи, усвоить, что дубина и клык — своеобразные символы Севера.Для общей концепции повести чрезвычайно важно, что люди и собаки равны перед трудностями северной тропы. В одном из эпизодов повести они сливаются в порыве, преодолевая по сорок миль в день, не щадя собственных сил. Но многим загнанным собакам этот пробег будет стоить жизни.Повесть построена своеобразно. Мир представлен глазами Бэка, развивающегося по ходу повествования и постигающего смысл его новой жизни. Автор сам как бы присутствует внутри собачьей стаи. Ярко передана ещё одна особенность — люди занимают в собачьей жизни не так уж много места. В данной художественной иерархии погонщики и хозяева менее значительные персонажи.Сам хозяин удивлялся преданности своего пса. Как и всякому главному персонажу, Бэку нужно преобразиться в конце повести. И его преображение триумфально. Разделённые обычаем и временем формы собачьего бытия на миг как бы смыкаются, демонстрируя невиданный и впечатляющий синтез. Это своеобразный гимн суровой и первобытной жизни.Возможно, Бэк не в меру умён, возможно, собака, пытаясь человеку, не может продумать большое количество своих ходов и действий. Но ведь литературный мир — в немалой степени вымышленный фантастический мир. И даже искушенный читатель легко вживается в него и начинает верить что все на этой земле — братья по крови. И это ещё благодаря великолепному, реалистическому в своих деталях повествованию, воссоздающему прекрасную природную реальность, помеченную печатью тонкого психологизма, безмерной животной интуиции и эстетизма. Суровая повесть учит добру, сочувствию и к ближним, и к братьям нашим меньшим. И всё это неотъемлемые свойства жизни читателю ощутить гармонию и полноценность собственного бытия в этом мире, определяемого не одними достижениями технического прогресса. Недаром на Клондайке более ценятся простые местные лайки а не породистые собаки, созданные стараниями человеческой цивилизации. «Назад к природе» — всё же иногда полезно вернуться хотя бы на время. Она того стоит.
Действие многих произведений русской литературы совершается на святки. Это неслучайно: с одной стороны, святки — время всяческих чудес, необыкновенных происшествий, время преображения мира, смещения привычных ценностей. Таково время святок в «Ночи перед Рождеством» Н.В.Гоголя, в романе Л.Н.Толстого «Война и мир». Но, с другой стороны, это и время хаотического смешения всего, время опасное, странное, время, несущее неясные перемены, чреватое, возможно, гибельными событиями. Таковы святки в поэме А.А.Блока «Двенадцать» и в романе М.А.Булгакова «Белая гвардия».Впрочем, провести чёткую границу между этими двумя сторонами святок вряд ли удастся. Во втором томе «Войны и мира» есть несколько эпизодов, события которых разворачиваются в имении Ростовых на святки. В один из вечеров появляются ряженые: “Наряженные дворовые: медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснились в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хороводы и святочные игры”. Молодёжь в доме Ростовых тоже вовлекается во всеобщее веселье, в переодевание, в святочные проказы: “Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до наивысшей степени в то время, когда все вышли на мороз и, переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани”.В этот миг мир волшебно преображается: “...как только выехали за ограду, алмазно-блестящая, с сизым отблеском снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон”; “Где это мы едем? — подумал Николай. — По Косому лугу, должно быть. Но нет, это что-то новое, чего я никогда не видал. Это не Косой луг и не Дёмкина гора, а это бог знает что такое! Это что-то новое и волшебное!”; “...вот какой-то волшебный лес с переливающимися чёрными тенями и блёстками алмазов и с какой-то анфиладой мраморных ступеней, и какие-то серебряные крыши волшебных зданий...”Преображаются и отношения между людьми: именно в это волшебное время Николай Ростов признаётся Соне в любви.Но за всем этим весельем, бешеной круговертью святочных игр чувствуется и нарастающая тревога. Состояние Наташи, разлучённой со своим женихом и остро чувствующей, как бесполезно проходит её жизнь, прорывается то во внезапной истерике, то в лихорадочном взгляде, то в настойчивой фразе: “Дайте мне его”. Такое впечатление, что именно сейчас до отказа сжимается некая пружина, которая, распрямившись, разрушит своей чудовищной энергией всё счастье. И читательские ожидания оправдываются: буквально накануне приезда князя Андрея Наташа чуть не убегает из дому с Анатолем Курагиным.“Судьба совершается не только потом, в истории с Анатолем: она совершается уже до всякого Анатоля, когда Наташа переживает вынужденную разлуку в деревне, — пишет исследователь толстовского романа Сергей Бочаров. — В этих главах особенно много счастливых картин: охота, поездка к дядюшке и Наташина русская пляска, святочная ночь с её волшебством и преображающим всё маскарадом ряженых. Наташа говорит в это время брату, что никогда уже больше, она это знает, не будет так счастлива. Она предчувствует будто скорое несчастье своё; и действительно, оно созревает неумолимо среди такой полнокровной и яркой радости, такой её интенсивности, напряжённости, которые как воздух перед грозой. Счастливые сцены дышат предчувствием надвигающейся катастрофы, готовят её”.
