Жизнь главного героя рассказа А. Платонова «Юшка», по мнению жителей города, однообразна, скучна и бесполезна. Юшка не такой, как все. Дети недоумевали: «взаправду ли Юшка живой?» Они не знали другого такого человека, который бы так кротко и безропотно сносил их обиды. Взрослые вымещали на Юшке свою злобу. Им не нравилось, что кузнеца — «непохожий»: «Ты живи просто и честно, как я живу, а тайно ничего не думай». Люди считали его лишним. Даже дочь хозяина кузницы, у которого Юшка жил и работал, говорила ему: «Лучше бы ты умер, Юшка. Зачем ты живешь?» Ефим— Юшка —жил для доброты и любви. Он любил все живые существа. Покидая раз в год город и уйдя далеко, где было безлюдно. Юшка «целовал цветы, гладил кору на деревьях и подымал с тропинки бабочек и жуков, и долго всматривался в их лица, чувствуя себя без них осиротевшим». Он ощущал себя частицей этого огромного мира, каждая песчинка которого ему была нужна. И считал, что и он «всему свету нужен»: и цветам, и бабочкам, и людям. Он любил людей, сострадал им, растворяя в себе их злобу и глумление. Он любил чужую девочку-сироту. Из сострадания к ней Юшка отказывался от самых простых бытовых вещей: «чаю не пил и сахару не покупал», долгие годы носил одну и ту же одежду, всю жизнь обувал одни и те же валенки. Все заработанные деньги он отдавал сироте, чтобы она жила и училась. Юшка верил, что он нужен людям, что люди его любят, только они не умеют любить человека и не знают, что делать для любви. Своей жизнью Юшка показал, что для любви не надо говорить громкие слова. Для любви нужно тихо людям, заботиться о них. Юшкина любовь к миру не прервалась с его смертью. Она продолжилась в жизни девочки-сироты, которая стала врачом, приехала в город, чтобы лечить Юшку, но не застала уже его. Девушка-врач осталась в городе, стала работать в больнице д ля чахоточных. Все в городе называют ее дочерью доброго Юшки. Она «лечит и утешает больных людей, не утомляясь утолять страдания и отдалять смерть от ослабевших».
Насколько изучение былин еще до сих пор несовершенно и к каким противоречивым результатам оно привело некоторых ученых — можно судить хотя бы только по одному следующему факту: Орест Миллер, враг теории заимствований, старавшийся везде в былинах найти чисто народный русский характер, говорит: Если отразилось какое-нибудь восточное влияние на русских былинах, так только на тех, которые и всем своим бытовым складом отличаются от склада старославянского; к таким относятся былины о Соловье Будимировиче и Чуриле . А другой русский ученый, Халанский, доказывает, что былина о Соловье Будимировиче стоит в самой тесной связи с великорусскими свадебными пенями. То, что О. Миллер считал совсем чуждым русскому народу — т. е. самосватание девушки, — по Халанскому существует еще теперь в некоторых местах Южной России. Приведем здесь, однако, хоть в общих чертах, более или менее достоверные результаты исследований, полученные русскими учеными.
Что былины претерпели многие и притом сильные перемены, сомневаться нельзя; но точно указать, каковы именно были эти перемены, в настоящее время крайне трудно. На основании того, что богатырская или героическая природа сама по себе везде отличается одними и те ми же качествами — избытком физических сил и неразлучной с подобным избытком грубостью, О. Миллер доказывал, что русский эпос на первых порах своего существования должен был отличаться такой же грубостью; но так как, вместе со смягчением народных нравов, такое же смягчение сказывается и в народном эпосе, поэтому, по его мнению, этот смягчительный процесс надо непременно допустить в истории русских былин. По мнению того же ученого, былины и сказки выработались из одной и той же основы. Если существенное свойство былин — историческое приурочение, то чем оно меньше заметно в былине, тем она ближе подходит к сказке. Таким образом выясняется второй процесс в развитии былин: приурочение. Но, по Миллеру, есть и такие былины, в которых еще вовсе нет исторического приурочения, причем, однако, он не объясняет нам, почему он такие произведения не считает сказками ( Опыт ). Затем, по Миллеру, разница между сказкой и былиной заключается в том, что в первой мифический смысл забыт раньше и она приурочена к земле вообще; во второй же мифический смысл подвергся изменениям, но не забвению. С другой стороны, Майков замечает в былинах стремление сглаживать чудесное. Чудесный элемент в сказках играет другую роль, чем в былинах: там чудесные представления составляют главную завязку сюжета, а в былинах они только дополняют содержание, взятое из действительного быта; их назначение — придать более идеальный характер богатырям. По Вольнеру, содержание былин теперь мифическое, а форма — историческая, в особенности же все типические места: имена, названия местностей и т. д.; эпитеты соответствуют историческому, а не былинному характеру лиц, к которым они относятся. Но первоначально содержание былин было совсем другое, а именно действительно историческое. Это произошло путем перенесения былин с Юга на Север русскими колонистами: постепенно колонисты эти стали забывать древнее содержание; они увлекались новыми рассказами, которые более приходились им по вкусу. Остались неприкосновенными типические места, а все остальное со временем изменилось. По Ягичу, весь русский народный эпос насквозь проникнут христианско-мифологическими сказаниями, апокрифического и неапокрифического характера; из этого источника заимствовано многое в содержании и мотивах. Новые заимствования отодвинули на второй план древний материал, и былины можно разделить поэтому на три разряда: 1) на песни с очевидно заимствованным библейским содержанием; 2) на песни с заимствованным первоначально содержанием, которое, однако, обработано более самостоятельно и 3) на песни вполне народные, но заключающие в себе эпизоды, обращения, фразы, имена, заимствованные из христианского мира. О. Миллер не совсем с этим согласен, доказывая, что христианский элемент в былине касается только внешности. Вообще, однако, можно
