Про посуду.
Однажды я пришла в гости к своей старенькой бабушке. Она разбирала посуду. В стороне уже стоял чайник с отколотым носиком, чашки с различными трещинками или отбитыми ручками, чайные блюдца, потерявшие свой блеск и стёртыми красками. Когда – то это был красивый чайный сервис. Я думала, что она всё это собралась выкинуть, но бабушка сказала, что всю эту посуду они с дедушкой повезут на дачу. Там, тёплыми вечерами или ранним утром эти Чаезаварешка, Блюдцедумушки и Чашкизнаюшки будут поить их ароматным чаем с мелиссой или мятой. Согревать своим теплом, а значит, вспоминать былые времена, когда они были молодыми.
Я поняла, что этот сервиз им очень дорог, раз бабушка говорит о нём как о члене её семьи. Мне даже показалось, что чашки с блюдцами и чайник улыбнулись ей, как в сказке. Наверное, старая посуда и впрямь со временем становится волшебной.
Скорее бы наступили летние каникулы! Уж очень хочется поехать на дачу. Может я подгляжу за Чаезаварешкой, Блюдцедумушками , Чашкизнаюшками и узнаю секрет, почему их так любят бабушка и дедушка.
Две варежки всегда жили вместе. Они вместе лежали в шкафу, ходили гулять и сушились на батарее. Варежки не понимали, что они друг без друга ничего не значат. Пока Правая варежка не потерялась. Маленькая девочка, которая носила эти варежки, больше не надевала Левую. Так как никто не носит варежки по одной. Левая сначала очень орадовалась потере правой. Ведь теперь она жила одна и у нее теперь было много места. Но вскоре ей стало скучно лежать одной.Она никуда не ходила и начала скучать по своей соседке-Правой варежке. Только тогда Левая поняла, что значит для неее правая. К счастью, Вскоре Правая варежка нашлась. И тогда варежки подружились и никогда не расставались.
Аввакум родился в 1621 г. в семье священника и в возрасте 23 лет сам стал сельским священником. Жизнь его складывалась трудно: прихожане не прощали своему пастырю суровых обличений, «начальники» грозили расправой, когда Аввакум заступался за обиженных или проявлял так свойственную ему религиозную нетерпимость. Дважды ему пришлось бежать в Москву от разгневанной паствы. Живя в Москве, Аввакум сближается с кружком «ревнителей благочестия», участники которого были обеспокоены падением авторитета церкви среди населения, а в догматических вопросах настойчиво требовали сохранения древних «отеческих» традиций. Но Аввакум пишет собственное «Житие», и это не только влияет на его сюжет, но и вынуждает Аввакума оправдывать возможность такого жития-автобиографии. Именно в этом отношении так важны оказываются сцены, в которых автор убеждается сам и убеждает читателя в своем праве на высокую миссию мученика и защитника истинной веры.
Не случайно поэтому в начале «Жития» Аввакум рассказывает о чудесном сне-видении: по Волге плывут «стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты златы...» Эти корабли, вещают Авва куму, Луки и Лаврентия, его детей духовных, а за ними плывет тре тий корабль, «не златом украшен, но разными пестротами — красно, и бело, и сине, и черно...», на том корабле «юноша светел», который на во Аввакума о принадлежности корабля отвечает: «Твой корабль! Да плавай на нем з женой и детми, коли докучаеш!» Так знамением было предначертано многотрудное плавание Аввакума по волнам житейского моря.
«Житие» Аввакума напоминает монолог: автор как бы непринужденно и доверительно беседует с читателем-единомышленником. Искренность и страстность, с которой ведет Аввакум своё повествование, рассказывая то о перенесенных тяготах, то о своих победах, то о ни ему видениях и дарованных чудесах, — не просто искусный художественный прием, это принципиальная позиция Аввакума. Он то взволнованно, то эпически спокойно, то с иронией делится воспоминаниями со своими единомышленниками, ибо трагическое в его судьбе важно как пример мужества и стойкости, а победы Аввакума в этой борьбе или ни ему знаки божественной благодати воспринимаются как убедительные свидетельства его правоты и истинности той идеи, за которую Аввакум боролся большую часть своей жизни. Аввакум, конечно, создал произведение, подчиненное концепции, рассчитанное на определенное впечатление. Богатая художественная натура Аввакума не раз прорывается через эту расчерченную им самим схему произведения, он не всегда может сдержать себя и отобрать для художественного воплощения лишь те эпизоды своей жизни, изображения которых в наилучшей степени служили бы основной идее «Жития». Жизнь шире и пестрее вошла в «Житие» Аввакума, чем того требовала цель, ради которой создавалось это произведение. Но не это ли и сделало его непревзойденным шедевром русской литературы XVII в.?
Рассказом о своей жизни Аввакум хотел воодушевить своих единомышленников на борьбу за «дело божие». Именно поэтому в центре внимания в «Житии» — самые мрачные эпизоды его жизни, именно поэтому так выделяет Аввакум разного рода знамения и чудеса, которые должны подтвердить угодность богу его подвижнической борьбы за «истинную веру».
Не случайно, подчеркивает Аввакум, затмение солнца произошло в 1654 г. — в тот год, когда Никон собрал церковный собор, утвердивший реформы, вызвавшие неприятие Аввакума и его единомышленников. Именно реформы церкви привели к расколу в русской церкви. Второе же затмение солнца было связано непосредственно с самим Аввакумом — оно произошло в тот год, когда его, «бедного горемыку», расстригли и «в темницу, проклинав, бросили». И Аввакум многозначительно продолжает: «Верный разумеет, что делается в земли нашей за нестроение церковное».
Впервые эта мысль о связи небесных «знамений» с русскими событиями и даже непосредственно с судьбой самого Аввакума прозвучит во вводной части «Жития». Она найдет развитие ив дальнейшем повествовании. Но Аввакум рассказывает об этих знамениях и чудесах необычайно просто, как об обыденных явлениях, и, быть может, эта обыденность чудес не случайна, она должна убедить читателя в искренности рассказа Аввакума; ведь он, пользующийся несомненным заступничеством бога (о чем и должны свидетельствовать все эти чудеса), тем не менее терпит страшные испытания: его избивают, ссылают, на долгие месяцы и годы заточают в тюрьму.
Значит, есть какое-то неведомое людям объяснение того, почему, изредка праведнику, бог тем не менее не спешит расправиться над никонианами, дает событиям развиваться своим чередом и лишь время от времени напоминает угодникам о своем благорасположении.