Страшное дело случилось со мной.На пиру одном не добрый опричник,слуга великого царя Ивана Васильевича, рассказал ему о чувствах своих ко мне бедной. Утащил, он однако, самое главное, что повенчана я в церкви Божией,что муж мой доблестный купец, что растут у нас детушки малые, что всё у нас хорошо.Но в один день ужасный, с утра я чувствовала, что сулит он плохое нам, возвращалась я из церкви, где молилась богу, прося уберечь от любой беды семью мою, девушек, и супруга любезного, и вдруг сзади налетел тот опричник, скрывший правду от царя, и стал в объятиях душить, и нежные слова говорить.Но не нужно было мне объятия его, речи жаркие, мерзостные на слух.Как не старалась я убежать, вырваться, он сорвал платочек с волос моих, мужнев подарочек, и на глазах злых соседей, держал меня, позорил.Еле удалось мне вырваться.Когда я пришла домой, к детушкам ,любимому, он в растерянности сильной встретил меня.Пала я в ноги ему, поклялась, в чем не виновна, упросил встать на защиту чести оскверненной моей, потому как нету у меня на руси защитников больше.На кулачном бою он вышел против врага семьи нашей, убил его в честном бою.Но недоволен стал царь великий, что слугу его верного, победил купец, и повелел казнить моего любимого, и осталась я и детушки наши без защитника.
Я -- часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. В этом эпиграфе речь идет о Воланде, который вроде бы совершает плохие, ужасные поступки: он и его шайка (Бегемот, Азазелло и Коровьев) постоянно делают какие-то гадости, хулиганят: они отправляют Степу Лиходеева в Ялту, занимая его квартиру, отрывают и обратно прикрепляют голову Бенгальскому, сначала на представлении одевают женщин и сыплют деньги на их головы, а потом благодаря черной магии раздевают их на улице, одсовывают запрещенные доллары Никанору Босому, за что его забрали в милицию. Но это не просто хулиганство и преступления, таким образом Воланд, часть той силы, наказывает людей за их пороки, можно сказать, ставит их на путь истинный
..«И была она, браток, телом-ту ма-аленькая!..» Каждый раз, как я вспоминаю эту фразу, из дали мне улыбаются две пары подслеповатых, старческих глаз, улыбаются такой тихой, ласковой улыбкой любви, сожаления, и в ушах звучат два надтреснутые голоса, одинаково характерно подчеркивавшие то обстоятельство, что «она» была ма-аленькая!..И мне делается так хорошо и легко от этого воспоминания, лучшего за все десять месяцев моего хождения пешком по кривым дорогам нашей родины, такой большой и такой печальной... По пути из Задонска в Воронеж я догнал двух богомольцев — старика и старуху. Обоим им с виду было лет полтораста; они шли так медленно и неумело, тяжело двигая ступни по горячей пыли дороги, и оба имели в физиономиях и в одежде еле уловимое нечто; это нечто сразу позволяло заметить, что старики идут издалека.— Из Тобольской губернии шагам... со господней подтвердил старик мое предположение.А старуха на ходу ласково оглянула меня добрыми, когда-то голубыми глазами и, добродушно улыбаясь, добавила, вздыхая:— Из самого Н-ского заводу, деревеньки Лысой будем мы с отцом-то!— То-то, чай изустали?— Мы-то? Ничего! Пока двигаемся... ползем божьей милостью!..— По обету, что ли, али так, старости ради?— По обету, браток... Обещанье, значит, дали киевским и соловецким угодникам божиим... Да... — снова подтвердил старик. — Мать! посядем, вздохнем маленько? — обратился он к спутнице.— Ну что ж? — согласилась та.И вот мы сели в тень от старой придорожной ветлы. День был жаркий, небо безоблачно, впереди и сзади нас извивалась дорога и уходила в дали, завешенные знойной мглой. Кругом было пустынно и тихо. По оба бока дороги неподвижно стояла чахлая рожь.
