Чехов — один из немногих писателей , кто смог в кратких формулах выразить отношение человека к жизни и занимаемому им положению. «Чехов написал 500 рассказов, и они, как осколки огромного зеркала, отразили огромную Россию...» — писал Л. Емельянов. А зачем нам, живущим, сто лет спустя после их появления эти маленькие ос
колки? По ним мы можем воссоздать картину не только чеховской эпохи, но и современной России. Самое главное — ощущение своего места в этом мире. Ведь как человек в том или ином обществе поставит себя, так его и будут принимать окружающие. Ярким примером этим словам служит рассказ «Маска».
Разве эта ситуация не из нашей жизни? Когда незнакомцу мы можем порой нагрубить без колебаний. Если же слова не возымели силу, то, как правило, мы вспоминаем наших именитых родственников или собственные заслуги. Так поступают и чеховские герои: «Вы знаете, с кем имеете дело, милостивый государь! Я директор банка Жестяков!..»
«...В “Маске” хамелеонство раскрывается как своего рода болезнь всего общества», — отмечал Л. Емельянов. И имя этой болезни — угодничество. Человек и в мире Чехова, и в современном обществе готов унизить себя, лишь бы оказаться вновь в выгодном положении. Многое в жизни зависит от денежного мешка. Писатель показывает «нравственное падение российского обывателя». И вот в этом падении совершенно не важно, кто какой чин имеет и какое положение занимает. Справедливое негодование интеллигентов сменяется паническим испугом и затем подобострастным заискиванием перед торжествующим хамом. «Всего несколько минут назад предвкушавшие легкую расправу над простым, как они полагали, пьянчужкой, теперь они словно соревнуются между собой в угодничестве и беспардоннейшей лести», — писал Л. Емельянов.
Тема лести и угодничества появляется и в рассказе «Мелюзга». И здесь само название задает тон всему повествованию. Ничтожный маленький человек с такой же фамилией — Невыразимое — унижает себя еще больше своим угодничеством и раболепством. «Милостивый государь, отец и благодетель!» — сочиняет начерно чиновник Невыразимое поздравительное письмо. Но где-то в глубине души он думает: «Чтобы еще такое ему, подлецу, написать?» Мир, в котором живет главный герой, ничтожен, «он весь проникнут страхом перед жизнью. Ненавистью ко всем и ко всему». И эту ненависть чиновник вымещает на более слабом — таракане. «...Хлопнул он со злобой по таракану, имевшему несчастье попасться ему на глаза».
В окружении Невыразимова никого нет, кто бы раскрыть ему все то, что накопилось на душе. И в итоге она зачерствела. Однако после расправы с тараканом ему стало легче на душе. Вокруг его только серая, унылая жизнь и нелюбимая работа. А «на квартире у него было еще серее и хуже, чем в дежурной комнате...».
Однако в душе Невыразимова все-таки остались светлые нотки. «...Потребность новой, лучшей жизни невыносимо больно защемила его за сердце. Ему страшно захотелось очутиться вдруг на улице, слиться с живой толпой, быть участником торжества...» Но все это перекрывается раздумьями о достатке. А получить его можно только доносом. Но и этого он не умеет. И приходится ему снова писать поздравительное письмо человеку, которого он «ненавидел всей своей душой». И ничего, ничего не может изменить этот чиновник в своей жизни. Он так и будет унижаться, чтобы сохранить свое положение. Точно так же поступают и герои в рассказе «Маска».
Сатирические краски, что использует в своих рассказах Чехов, очень метки и лаконичны. Мы не слышим ни проповеднического гласа автора, ни назидательных формулировок. Перед нами, поколением XXI века, встает вполне знакомая картина, сохраненная на века Чеховым.
Идея, заложенная в рассказах писателем, актуальна в любое время. Важным здесь оказывается не то, какое положение занимает человек в обществе, а то, как он ощущает себя в этом положении. Бедность в рассказе «Мелюзга» не повод для собственного унижения. Ведь лебезят и интеллигенты в
рассказе «Маска». Облик любого человека скрывает маска, но за ней может быть как истинное, так и ложное лицо. За маской в одноименном рассказе скрывался скандалист, миллионер Пятигоров. За маской Невыразимова скрывается ничтожный человек, мелюзга. И какое обозначение будем иметь мы, зависит только от нас.
Не следует слепо подчиняться силе обстоятельств, и тогда со временем не погаснет к сопротивлению». И такой человек не будет постепенно терять свое истинное лицо.
Своеобразное омертвение души как раз и происходит у жалких героев чеховских рассказов. Хоть и нет здесь назидательности, но звучат эти короткие истории как предостережение.
Философская проза и поэзия в последние десятилетия привлекают к себе все больший как читательский и общекультурный, так и литературоведческий интерес. Вместе с тем генезис философской художественной прозы - одна из наименее разработанных областей теории литературы.
Проблемы теоретического и историко-литературного осмысления философского пласта в русской классической и современной литературе все более привлекают внимание исследователей. Таким образом, вопрос об истоках философской прозы чрезвычайно значим. Изучение его в неразрывности теоретического и историко-литературного аспектов позволяет обогатить представление о процессе формирования философского потенциала, а также наметить перспективы исследования преемственных связей в творчестве современных писателей.
Многие произведения литературы и современности характеризуются сегодня как философские. Нестрогое, а подчас и просто бессодержательное употребление этого термина серьезно затрудняет изучение той пограничной между философским научным познанием и преобразовательной деятельностью области творчества, которую можно назвать философским искусством. Казалось бы, оно возникает на границе философского познания и собственно художественного творчества, однако философия и искусство являются специфическими отражения бытия. С одной стороны, философия и искусство как явления духовной культуры оперируют фактами, образами эмпирической реальности, причем и в той и в другой области факт возводится в смысл, приобщаясь к единству целого, включаясь в систему особых связей. С другой стороны, философия и искусство имеют прямой выход в общественную практику. Разгадку философского искусства как гибридного образования и изучение его связей с собственно искусством надо искать не в продукте его, а в характере и содержании деятельности, создающей произведения философского искусства.
