на дне моей жизни, на самом донышке захочется мне посидеть на солнышке, на теплом пенушке. и чтобы листва красовалась палая в наклонных лучах недалекого вечера. и пусть оно так, что морока немалая - твой век целиком, да об этом уж нечего. я думу свою без помехи подслушаю, черту подведу стариковскою палочкой: нет, все-таки нет, ничего, что по случаю я здесь побывал и отметился галочкой. самые высокие рассуждения, самые возвышенные картины в стихах твардовского отмечены скромностью, даже какой-то застенчивостью. неизбежный, казалось бы, пафос, поэтическая торжественность – производные от жанра философской лирики незаметно устраняются легкой шутливостью, мудрой усмешкой человека, не боящегося самоиронии. так, кажущаяся сентиментальность строк, на сыщенных словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами: на дне моей жизни, на самом донышке. захочется мне посидеть на солнышке, на теплом пенушке, - устраняется официально – деловитыми, почти протокольными фразеологизмами «подвести черту», «отметиться галочкой». такой стилистический диссонанс придает легкую ироничность всему высказыванию,маскирует прорвавшуюся грусть и одновременно оттянет фольклорную основу начальных строк
Травка, упустив зайца у самой ели, вдруг увидела перед собой мальчика. Для Травки в жизни существовало два человека: Антипыч и враг своего старого хозяйна. И вот теперь Травка решала, кто же перед ней. Глаза мальчика сначала были тусклыми, но вдруг в них загорелся огонек. Митраша вспомнил имя собаки. «Затравка!» , — позвал он. И это убедило собаку, что перед ней Антипыч, новый, молодой и маленький. И она тихонько поползла к мальчику. Но Митраша не от чистого сердца звал сейчас собаку. Мальчику нужно было, чтобы она ему вылезти. Когда Травка подползла ближе, Митраша схватил ее за сильные задние ноги. Собака рванулась, благодаря чему Митраша выбрался. Выбравшись, Митраша отряхнулся и позвал собаку: «Иди же теперь ко мне, моя Затравка! » Этот голос и тон, которым были сказаны слова, лишили Травку каких-либо сомнений: перед ней стоял Антипыч.
на дне моей жизни, на самом донышке захочется мне посидеть на солнышке, на теплом пенушке. и чтобы листва красовалась палая в наклонных лучах недалекого вечера. и пусть оно так, что морока немалая - твой век целиком, да об этом уж нечего. я думу свою без помехи подслушаю, черту подведу стариковскою палочкой: нет, все-таки нет, ничего, что по случаю я здесь побывал и отметился галочкой. самые высокие рассуждения, самые возвышенные картины в стихах твардовского отмечены скромностью, даже какой-то застенчивостью. неизбежный, казалось бы, пафос, поэтическая торжественность – производные от жанра философской лирики незаметно устраняются легкой шутливостью, мудрой усмешкой человека, не боящегося самоиронии. так, кажущаяся сентиментальность строк, на сыщенных словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами: на дне моей жизни, на самом донышке. захочется мне посидеть на солнышке, на теплом пенушке, - устраняется официально – деловитыми, почти протокольными фразеологизмами «подвести черту», «отметиться галочкой». такой стилистический диссонанс придает легкую ироничность всему высказыванию,маскирует прорвавшуюся грусть и одновременно оттянет фольклорную основу начальных строк