Он молод: "...А главное, он молод, молод… не то, что мы с вами, Евгений Васильич..." "...так весело, таким молоденьким мальчиком посмотрел на отца..." "...Что значит молодость! – произнес спокойно Базаров..." "...Ах да! птенец этот!.." "...В тебе <...> есть молодая смелость да молодой задор..." Дорожит дружбой Базарова: "...Я не могу тебе выразить, до какой степени я дорожу его дружбой..." Хочет казаться взрослым: "...он ощущал небольшую неловкость, ту неловкость, которая обыкновенно овладевает молодым человеком, когда он только что перестал быть ребенком <...> Он без нужды растягивал свою речь, избегал слова «папаша» и даже раз заменил его словом «отец», произнесенным, правда, сквозь зубы..." Старается быть развязным, как Евгений: "...Я нахожу, что Аркадий s’est degourdi*..." (*стал развязнее). "...с излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо больше вина, чем самому хотелось, и выпил все вино..." Говорит, что нигилист, но в душе далёк от этого: "...Он в душе очень обрадовался предложению своего приятеля, но почел обязанностию скрыть свое чувство. Недаром же он был нигилист!.." "...Аркадий ее любил [природу], хоть и не смел признаться в этом..."
Рассказчик вспоминает, как шли они по большой дороге, а в молодом березовом лесу поблизости косцы косили и пели. Это было очень давно. И та жизнь, которой жили все в то время, уже не вернется никогда.
Кругом были поля. Старая большая дорога, изрезанная колеями, уходила в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, впереди серело стадо овец. Старик-пастух с подпаском сидел на меже. Казалось, что нет никакого деления на время в этой забытой — или благословенной — богом стране. А косцы шли и пели среди этой вечной тишины, и березовый лес отвечал так же легко и свободно.
Косцы были дальние, рязанские, проходившие через эти земли на заработки, подвигаясь в более плодородные земли. Беззаботные и дружные, не обремененные ничем, они были «охочи» до работы. И одеты они были добротнее местных.
Неделю назад рассказчик проезжал верхом и видел, как они косили в ближнем лесу. На работу они заходили пополудновавши: сладко пили из деревянных жбанов родниковую воду и бодро сбегались к месту. Косы пускали враз, играючи. А потом он видел их ужин, когда они сидели возле потухшего костра и таскали из чугуна куски чего-то розового. Приглядевшись, рассказчик с ужасом понял, что ели они грибы-мухоморы. А те только посмеивались: «Ничего, они сладкие, как курятина».
Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» и продвигались по березовому лесу. А рассказчик со спутником стояли и слушали, понимая, что им никогда не забыть этого предвечернего часа, а самое главное, никогда не понять, в чем прелесть этой песни.Материал с сайта http://iEssay.ru
А прелесть была во всем — и в звучности березового леса, и в том, что песня эта не существовала сама по себе, а была тесно связана с их мыслями и чувствами и с мыслями и чувствами рязанских косцов. Чувствовалось, что человек настолько наивен в неведении своих сил и талантов, что стоит только немного вздохнуть, как весь лес тут же отзовется в ответ на песню. В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил, да и не мог верить в эту безнадежность. «Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!» — говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. «Закатилось мое счастье, — здыхал он, — темная ночь с ее глушью обступает меня», — и так кровно близок он был с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами! Всюду для него был приют, ночлег, чье-то заступничество, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!» И из всяких бед человека, по вере его, выручали птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга. Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды. Прощал милосердный бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие…
Еще одно было в этой песне — это то, что хорошо знали и мы, и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие — и невозвратимые.
Ибо всему свой срок, миновала сказка. Настал конец, предел божьему прощению.
Рассказ Бунина "Цифры" про ссору дяди и племянника. Героев рассказа несколько: маленький мальчик Женя, его дядя, мама и бабушка. Однажды Женя попросил дядю показать ему, как пишутся цифры. Но дядя был занят и не хотел потакать племяннику, он попросил его подождать. Тогда племянник расшалился и, когда дядя его строго одернул, стал кричать и плакать. Так он плакал и капризничал весь день. Его уговаривали мама и бабушка, но он злобно отвечал им. Наконец, он пришел к дяде и попросил прощения. Тогда дядя стал учить его писать цифры. Мальчик был счастлив, что получает новые знания, а дядя простил мальчика.
"...А главное, он молод, молод… не то, что мы с вами, Евгений Васильич..."
"...так весело, таким молоденьким мальчиком посмотрел на отца..."
"...Что значит молодость! – произнес спокойно Базаров..."
"...Ах да! птенец этот!.."
"...В тебе <...> есть молодая смелость да молодой задор..."
Дорожит дружбой Базарова:
"...Я не могу тебе выразить, до какой степени я дорожу его дружбой..."
Хочет казаться взрослым:
"...он ощущал небольшую неловкость, ту неловкость, которая обыкновенно овладевает молодым человеком, когда он только что перестал быть ребенком <...> Он без нужды растягивал свою речь, избегал слова «папаша» и даже раз заменил его словом «отец», произнесенным, правда, сквозь зубы..."
Старается быть развязным, как Евгений:
"...Я нахожу, что Аркадий s’est degourdi*..." (*стал развязнее).
"...с излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо больше вина, чем самому хотелось, и выпил все вино..."
Говорит, что нигилист, но в душе далёк от этого:
"...Он в душе очень обрадовался предложению своего приятеля, но почел обязанностию скрыть свое чувство. Недаром же он был нигилист!.."
"...Аркадий ее любил [природу], хоть и не смел признаться в этом..."