В цикле "Цветы зла" есть стихотворение, которого в первом издании (1857 г.) не было. Судя по всему, замысел его (и, может быть, черновые наброски) относятся еще к началу 40-х годов, к началу творчества поэта; но опубликовано оно было впервые в 1859 г., и в новое издание "Цветов зла" (1861) Бодлер включил его вторым, причем специально изъял для этого стихотворение "Солнце". По внутреннему замыслу эти два произведения родственны, но в "Солнце" главная мысль выражена не столь ясно.
Вообще "Цветы зла" не просто сборник стихов, а, как мы увидим, очень строго продуманная фуга; это в сущности, одна поэма со строгим ведением сквозных мыслей. И вот Бодлер предпринял эту замену, конечно, не случайно. Видимо, ему была дорога мысль, которую он хотел поставить на одно из первых мест. И горький осадок от судебного приговора сыграл в этом решении не последнюю роль - может быть, поэт захотел с самого начала объясниться как можно более недвусмысленно, пояснить спою точку зрения, свое поэтическое кредо. Это стихотворение - одно из самых известных и самых прекрасных у Бодлера. Оно так и называется – "Альбатрос". Символичность его не скрывается поэтам и прямо декларируется в последней строфе. Именно таким альбатросом, опозоренным владыкой голубых высот чувствовал себя поэт, обреченный "ходить по земле среди свиста и брани. А главное - это исполинские крылья, которые мешают, и не просто мешают, а делают смешным, неуклюжим.
Я думаю, здесь Бодлер трагическим эхом откликается на образ другого поэта - Э.А. По, которого он в 50-е годы переводил и открыл его для европейской поэзии. Интерес Бодлера к По совершенно понятен: их роднила трагичность мироощущения, жестокий пессимизм, постоянный болезненный интерес к теме умирания, смерти.
Видимо, когда Шарль вернулся к образу альбатроса, к раннему наброску, концовку его он уже обработал под влиянием более поздних впечатлений. Изначально поэт использовал традиционный прием - аллегорию "поэт-птица". Это понятно, это лежит на поверхности. Но бодлеровский "поворот винта" в другом: он не просто противопоставляет это прекрасное парящее существо земному миру, но еще и показывает, что сама, так сказать, природная организация альбатроса является причиной его страданий в земном пространстве: именно его огромные царственные крылья - его гордость - делают его на палубе нелепым и смешным. Нелегко, наверное, отыскать в мировой поэзии более пронзительный образ ранимости и незащищенности поэтической души, обреченности поэта на страдания именно потому, что он непохож на других, что он тоньше организован.
Сама по себе антитеза действительности и поэзии - вечная тема искусства, но в бодлеровскую эпоху эта тема особенно актуализировалась. Современники Бодлера - парнасцы Теофиль Готье, Теодор де Банвиль, Жозе Мари Эредиа - вообще отворачивались от пошлой “палубы", от своего “века подлости", как говорил Готье. В своем творчестве они создавали особый прекрасный мир современных художественных форм. Бодлер, как и Флобер, хотел бы отвернуться, да не может - крылья-то все-таки никуда не денешь; как с его альбатросом – "тот дымит ему в клюв табачищем вонючим, // тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним".
Люди говорят о делах , собаки говорят о косточках , коты о рыбе ... А о чём же говорят цветы ? Говорят , переговариваются . Наверное тоже дела какие - нибудь : например надо погреться на солнышке (или наоборот в тень спрятаться) , угостить пчёлку пыльцой . Может они смеются , плачут , грустят , радуются вместе , как и мы . Может они спорят , кто красивее . Одуванчик говорит , что только он такой пушистый . Роза говорит , что она самая душистая и яркая . Ромашка и колокольчик про сирень разговаривают - её цвету и красоте завидуют . Шепчутся на лугу цветы , разговаривают , как и мы !
Историю ростовщика Гобсека стряпчий Дервиль рассказывает в салоне виконтессы де Гранлье — одной из самых знатных и богатых дам в аристократическом Сен-Жерменском предместье. Как-то раз зимой 1829/30 г. у неё засиделись два гостя: молодой красивый граф Эрнест де Ресто и Дервиль, которого принимают запросто лишь потому, что он хозяйке дома вернуть имущество, конфискованное во время Революции.Когда Эрнест уходит, виконтесса выговаривает дочери Камилле: не следует столь откровенно выказывать расположение милому графу, ибо ни одно порядочное семейство не согласится породниться с ним из-за его матери. Хотя сейчас она ведет себя безупречно, но в молодости вызвала много пересудов. Вдобавок, она низкого происхождения — её отцом был хлеботорговец Горио. Но хуже всего то, что она промотала состояние на любовника, оставив детей без гроша. Граф Эрнест де Ресто беден, а потому не пара Камилле де Гранлье.Дервиль, симпатизирующий влюбленным, вмешивается в разговор, желая объяснить виконтессе истинное положение дел. Начинает он издалека: в студенческие годы ему пришлось жить в дешёвом пансионе — там он и познакомился с Гобсеком. Уже тогда это был глубокий старик весьма примечательной внешности — с «лунным ликом», жёлтыми, как у хорька, глазами, острым длинным носом и тонкими губами. Жертвы его порой выходили из себя, плакали или угрожали, но сам ростовщик всегда сохранял хладнокровие — это был «человек-вексель», «золотой истукан». Из всех соседей он поддерживал отношения только с Дервилем, которому однажды раскрыл механизм своей власти над людьми — миром правит золото, а золотом владеет ростовщик. В назидание он рассказывает о том, как взыскивал долг с одной знатной дамы — страшась разоблачения, эта графиня без колебаний вручила ему бриллиант, ибо деньги по её векселю получил любовник. Гобсек угадал будущность графини по лицу белокурого красавчика — этот щеголь, мот и игрок разорить всю семью.Окончив курс права, Дервиль получил должность старшего клерка в конторе стряпчего. Зимой 1818/19 г. тот был вынужден продать свой патент — и запросил за него сто пятьдесят тысяч франков. Гобсек ссудил молодого соседа деньгами, взяв с него «по дружбе» только тринадцать процентов — обычно он брал не меньше пятидесяти. Ценой упорной работы Дервилю удалось за пять лет расквитаться с долгом.Однажды блестящий денди граф Максим де Трай упросил Дервиля свести его с Гобсеком, но ростовщик наотрез отказался дать ссуду человеку, у которого долгов на триста тысяч, а за душой ни сантима. В этот момент к дому подъехал экипаж, граф де Трай бросился к выходу и вернулся с необыкновенно красивой дамой — по описанию Дервиль сразу узнал в ней ту графиню, что выдала вексель четыре года назад. На сей раз она отдала в заклад великолепные бриллианты. Дервиль пытался воспрепятствовать сделке, однако стоило Максиму намекнуть, что он собирается свести счеты с жизнью, как несчастная женщина согласилась на кабальные условия ссуды.После ухода любовников к Гобсеку ворвался муж графини с требованием вернуть заклад — его жена не имела права распоряжаться фамильными драгоценностями. Дервилю удалось-
В цикле "Цветы зла" есть стихотворение, которого в первом издании (1857 г.) не было. Судя по всему, замысел его (и, может быть, черновые наброски) относятся еще к началу 40-х годов, к началу творчества поэта; но опубликовано оно было впервые в 1859 г., и в новое издание "Цветов зла" (1861) Бодлер включил его вторым, причем специально изъял для этого стихотворение "Солнце". По внутреннему замыслу эти два произведения родственны, но в "Солнце" главная мысль выражена не столь ясно.
Вообще "Цветы зла" не просто сборник стихов, а, как мы увидим, очень строго продуманная фуга; это в сущности, одна поэма со строгим ведением сквозных мыслей. И вот Бодлер предпринял эту замену, конечно, не случайно. Видимо, ему была дорога мысль, которую он хотел поставить на одно из первых мест. И горький осадок от судебного приговора сыграл в этом решении не последнюю роль - может быть, поэт захотел с самого начала объясниться как можно более недвусмысленно, пояснить спою точку зрения, свое поэтическое кредо. Это стихотворение - одно из самых известных и самых прекрасных у Бодлера. Оно так и называется – "Альбатрос". Символичность его не скрывается поэтам и прямо декларируется в последней строфе. Именно таким альбатросом, опозоренным владыкой голубых высот чувствовал себя поэт, обреченный "ходить по земле среди свиста и брани. А главное - это исполинские крылья, которые мешают, и не просто мешают, а делают смешным, неуклюжим.
Я думаю, здесь Бодлер трагическим эхом откликается на образ другого поэта - Э.А. По, которого он в 50-е годы переводил и открыл его для европейской поэзии. Интерес Бодлера к По совершенно понятен: их роднила трагичность мироощущения, жестокий пессимизм, постоянный болезненный интерес к теме умирания, смерти.
Видимо, когда Шарль вернулся к образу альбатроса, к раннему наброску, концовку его он уже обработал под влиянием более поздних впечатлений. Изначально поэт использовал традиционный прием - аллегорию "поэт-птица". Это понятно, это лежит на поверхности. Но бодлеровский "поворот винта" в другом: он не просто противопоставляет это прекрасное парящее существо земному миру, но еще и показывает, что сама, так сказать, природная организация альбатроса является причиной его страданий в земном пространстве: именно его огромные царственные крылья - его гордость - делают его на палубе нелепым и смешным. Нелегко, наверное, отыскать в мировой поэзии более пронзительный образ ранимости и незащищенности поэтической души, обреченности поэта на страдания именно потому, что он непохож на других, что он тоньше организован.
Сама по себе антитеза действительности и поэзии - вечная тема искусства, но в бодлеровскую эпоху эта тема особенно актуализировалась. Современники Бодлера - парнасцы Теофиль Готье, Теодор де Банвиль, Жозе Мари Эредиа - вообще отворачивались от пошлой “палубы", от своего “века подлости", как говорил Готье. В своем творчестве они создавали особый прекрасный мир современных художественных форм. Бодлер, как и Флобер, хотел бы отвернуться, да не может - крылья-то все-таки никуда не денешь; как с его альбатросом – "тот дымит ему в клюв табачищем вонючим, // тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним".