ответ: поэзия бродского и.а.
бродский так и не вернулся в россию, не исполнил собственного обещания, данного в одном из самых известных своих стихотворений:
ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
на васильевский остров
я приду умирать.
твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт
(«стансы», 1962)
бродский возвратился лишь стихами и изменил пространство поэзии. однако известными прежде стихов становились факты его биографии. одаренный ленинградский поэт, оцененный ахматовой, официальное признание он получил чисто по-советски: сначала его не печатали, потом в 1964 г. устроили показательный процесс и осудили как тунеядца на пять лет ссылки. усилиями писателей и деятелей культуры бродский был освобожден и в сентябре 1965 г. вернулся в ленинград.
к этому времени был издан за границей первый сборник его стихотворений. там, и только там, в последующие двадцать с лишним лет продолжали печататься его произведения. туда в 1972 г. был выслан и сам поэт. он поселился в сша. в 1987 г. бродскому присуждается нобелевская премия, послужившая поводом к публикации его стихов в советских журналах.
о лауреате нобелевской премии у нас начали спорить, прежде чем его внимательно прочли. у одних был заготовлен для него восторженный прием, другие были готовы ответить столь же решительным неприятием, вплоть до отказа бродскому в праве считаться поэтом.
эта дискуссия затронула даже тех, кто совершенно не склонен к националистическим играм и бродского готов оценить, но полагая его стоящим вне традиции.
спор о том, что считать национальной традицией, в какой мере она устойчива и открыта изменению, — этот спор мы еще только начинаем, он нам, безусловно, предстоит. что же касается права и возможности оставаться связанным со своей культурой, то это вопрос, который мы десятилетиями считали для себя с беспрекословной негативностью решенным. в эмиграции на эту тему много спорили: одни полагали, что они унесли россию с собой, считая себя, и только себя, ее хранителями; другие трагически переживали от-торгнутость — по крайней мере пространственную — от нее. всматриваясь, припоминая, обдумывая заново, стремились осознать прошедшее с ощущением недоступной тогда в пределах россии свободы мысли. именно чувство свободы, с которым судит поэт о ее величии, о ее трагедии, поражало тогда в стихотворении «на смерть жукова», похороны которого и. бродский видел в америке по телевидению:
вижу колонны замерших внуков.
гроб на лафете, лошади круп.
ветер сюда не доносит мне звуков
военных плачущих труб.
вижу в регалии убранный труп:
в смерть уезжает пламенный жуков.
что поражало в первый момент? если и успевал удивиться архаической классичности жанра, то лишь мгновенно, чтобы тотчас же переступить стилистический барьер и более его не замечать. оставалось лишь чувство властной свободы, с которой произносились слова, не допускающие сомнения и к согласию. к согласию и с избранным героическим масштабом: « маневра о напоминавший средь волжских », и с оценкой эпохи, незабываемо смешавшей солдатский подвиг и народное унижение:
спи! у страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
поражала спокойная взвешенность оценки тех событий, которые и сегодня — недавняя и предмет яростных споров. поэт же говорит так, как будто и спорить здесь не о чем, не считая нужным припоминать факты, объяснять, почему же полководцу не только мечом приходилось спасать родину, но и «вслух говоря» (что говоря или перед кем — об этом ни слова) и почему жуков окончил «дни свои глухо в опале, как велизарий или помпей». скупо, без подробностей, как будто само собой разумеется, что в стихотворении об истинном величии не место распространяться о ложных кумирах, безымянно растворившихся в обстоятельствах биографии великого человека.
Дед Гаусса был бедным крестьянином, отец — садовником, каменщиком, смотрителем каналов в герцогстве Брауншвейг. Уже в двухлетнем возрасте мальчик показал себя вундеркиндом. В три года он умел читать и писать, даже исправлял счётные ошибки отца. Согласно легенде, школьный учитель математики, чтобы занять детей на долгое время, предложил им сосчитать сумму чисел от 1 до 100. Юный Гаусс заметил, что попарные суммы с противоположных концов одинаковы: 1+100=101, 2+99=101 и т. д., и мгновенно получил результат: {\displaystyle 50\times 101=5050} 50\times 101=5050. До самой старости он привык большую часть вычислений производить в уме.
С учителем ему повезло: М. Бартельс (впоследствии учитель Лобачевского) оценил исключительный талант юного Гаусса и сумел выхлопотать ему стипендию от герцога Брауншвейгского. Это Гауссу закончить колледж Collegium Carolinum в Брауншвейге (1792—1795).
Гаусс некоторое время колебался в выборе между филологией и математикой, но предпочёл последнюю. Он очень любил латинский язык и значительную часть своих трудов написал на латыни; любил английскую и французскую литературу, которые читал в подлиннике. В возрасте 62 лет Гаусс начал изучать русский язык, чтобы ознакомиться с трудами Лобачевского, и вполне преуспел в этом деле.
В колледже Гаусс изучил труды Ньютона, Эйлера, Лагранжа. Уже там он сделал несколько открытий в теории чисел, в том числе доказал закон взаимности квадратичных вычетов. Лежандр, правда, открыл этот важнейший закон раньше, но строго доказать не сумел; Эйлеру это также не удалось. Кроме этого, Гаусс создал «метод наименьших квадратов» (тоже независимо открытый Лежандром) и начал исследования в области «нормального распределения ошибок».
С 1795 по 1798 год Гаусс учился в Гёттингенском университете, где его учителем был А. Г. Кестнер[11]. Это — наиболее плодотворный период в жизни Гаусса.
1796 год: Гаусс доказал возможность построения с циркуля и линейки правильного семнадцатиугольника. Более того, он разрешил проблему построения правильных многоугольников до конца и нашёл критерий возможности построения правильного n-угольника с циркуля и линейки: если n — простое число, то оно должно быть вида {\displaystyle n=2^{2^{k}}+1} n=2^{{2^{k}}}+1 (числом Ферма). Этим открытием Гаусс очень дорожил и завещал изобразить на своей могиле правильный семнадцатиугольник, вписанный в круг.
С 1796 года Гаусс ведёт краткий дневник своих открытий. Многое он, подобно Ньютону, не публиковал, хотя это были результаты исключительной важности (эллиптические функции, неевклидова геометрия и др.). Своим друзьям он пояснял, что публикует только те результаты, которыми доволен и считает завершёнными. Многие отложенные или заброшенные им идеи позже воскресли в трудах Абеля, Якоби, Коши, Лобачевского и др. Кватернионы он тоже открыл за 30 лет до Гамильтона (назвав их «мутациями»).
Все многочисленные опубликованные труды Гаусса содержат значительные результаты, сырых и проходных работ не было ни одной.
1798 год: закончен шедевр «Арифметические исследования» (лат. Disquisitiones Arithmeticae), напечатан только в 1801 году.
В этом труде подробно излагается теория сравнений в современных (введённых им) обозначениях, решаются сравнения произвольного порядка, глубоко исследуются квадратичные формы, комплексные корни из единицы используются для построения правильных n-угольников, изложены свойства квадратичных вычетов, приведено доказательство квадратичного закона взаимности и т. д. Гаусс любил говорить, что математика — царица наук, а теория чисел — царица математики.В 1798 году Гаусс вернулся в Брауншвейг и жил там до 1807 года.
Герцог продолжал опекать молодого гения. Он оплатил печать его докторской диссертации (1799) и неплохую стипендию. В своей докторской Гаусс впервые доказал основную теорему алгебры. До Гаусса было много попыток это сделать, наиболее близко к цели подошёл Д'Аламбер. Гаусс неоднократно возвращался к этой теореме и дал 4 различных её доказательства.
С 1799 года Гаусс — приват-доцент Брауншвейгского университета.
1801 год: избирается членом-корреспондентом Петербургской Академии наук.
После 1801 года Гаусс, не порывая с теорией чисел, расширил круг своих интересов, включив в него и естественные науки, в первую очередь астрономию. Поводом послужило открытие малой планеты Церера (1801), потерянной вскоре после обнаружения. 24-летний Гаусс проделал (за несколько часов) сложнейшие вычисления, пользуясь разработанным им же новым вычислительным методом[9], и с большой точностью указал место, где искать «беглянку»; там она, к общему восторгу, и была вскоре обнаружена.
Слава Гаусса становится общеевропейской. Многие научные общества Европы избирают Гаусса своим членом, герцог увеличивает пособие, а интерес Гаусса к астрономии ещё более возрастает.