Единственная опера Бетховена «Фиделио» первоначально называлась «Леонора», с женщиной как главной фигурой. Леонора была написана в 1805, когда французские войска заняли Вену. На премьеру пришли в основном французские офицеры и их дамы. Как и «Героическая», она также имеет четкий революционный подтекст, особенно это ясно видно хоре арестантов. Политические заключенные, медленно выходящие из темноты их узилищ на дневной свет, поют: «О какое счастье дышать воздухом свободы». Это истинная ода свободе, постоянная мысль всех произведений Бетховена.
Аналогично и содержание музыки к Эгмонту, основанного на реальных событиях восстания в Нидерландах против испанского правления, которое тоже имеет революционное значение. Исторический Эгмонт был фламандским дворянином XVI века. В то время Голландия находилась под пятой испанского деспотизма. Одаренный и храбрый воин, Эгмонт боролся на стороне испанцев в Войнах Карла V, и был даже назначен испанцами губернатором Фдандрии. Но несмотря на все свои заслуги перед испанской Короной, он попал под подозрение и был казнен в Брюсселе 5 июня 1568 года.
Бетховен узнал историю Эгмонта из одноименной трагедии Гёте, написанной в 1788 году, за год до Французской революции. В ней этот человек, статуя которого сегодня стоит в Брюсселе, представлен как герой войны за национальное освобождение Нидерландов против испанских угнетателей. Бетховен переложил стихи Гёте на музыку. Он представил Эгмонта как символ всеобщей революционной борьбы против тирании. Помещая действие в XVI век, он смог избежать обвинений в подрывной деятельности, но это произведение было таким.
Сегодня, к сожалению, многие помнят только известную увертюру из Эгмонта. Жаль, так как музыка Бетховена к Эгмонту содержит много изумительного материала. Последние слова Эгмонта, когда он идет на эшафот, есть истинный приговор тирании и призыв к восстанию ради свободы.
Они сопровождаются Симфонией Победы, которая звучит даже во время казни9. Но как можно заканчивать трагедию такой сценой? Как можно говорить о победе, когда лидер восстания был казнен? Эти небольшие детали много говорят нам о позиции Бетховена. Мы видим в нем борца и неисправимого оптимиста, человека, который отказывается признать поражение, человека с безграничной верой в будущее человечества.
Своей изумительной музыкой он хочет сказать нам: не зависимо от наших страданий и поражений, не зависимо от того, сколько героев еще погибнет, независимо от того, сколько времени продлится наша борьба и сколько нам придется еще отступать, мы снова и снов будем идти вперед к победе. Они никогда не победят нас. Потому что они не могут завоевать наши умы и души. Эта музыка выражает бессмертный дух революции.
Евгений Гедеонович Могилевский / Evgeny Mogilevsky
Евгений Гедеонович Могилевский — из музыкальной семьи. Его родители были преподавателями Одесской консерватории. Мать, Серафима Леонидовна, некогда учившаяся у Г. Г. Нейгауза, с самого начала полностью взяла на себя заботу о музыкальном воспитании сына. Под ее наблюдением он впервые сёл за фортепиано (это было в 1952 году, уроки проходили в стенах школы имени Столярского) и у нее же, 18-летним юношей, окончил эту школу. «Считается, что родителям-музыкантам нелегко учить своих детей, а детям заниматься под началом родных,— говорит Могилевский.— Возможно, так оно и есть. Только я этого не ощущал. Когда я приходил к маме в класс или когда мы работали дома, друг подле друга находились учитель и ученик — и только. Мама постоянно искала что-то новое — приемы, методы преподавания. Мне всегда было с ней интересно...»
Фортепианная музыка в интернет-магазине Ozon →
С 1963 года Могилевский в Москве. Некоторое время, непродолжительное к сожалению, он учится у Г. Г. Нейгауза; после его кончины у С. Г. Нейгауза и, наконец, у Я. И. Зака. «У Якова Израилевича я почерпнул многое из того, чего мне в ту пору недоставало. Говоря в самой общей форме, он дисциплинировал мою исполнительскую натуру. Соответственно, и мою игру. Общение с ним, пусть нелегкое для меня в какие-то минуты, приносило огромную пользу. Я не переставал учиться у Якова Израилевича и по окончании аспирантуры, оставшись в его классе на правах ассистента».
Еще с детства Могилевский привык к сцене — в девять лет он впервые играл перед публикой, в одиннадцать выступил с оркестром. Начал
Он получил в Брюсселе первую премию. Победа была одержана на соревновании, издавна считавшемся одним из труднейших: в столице Бельгии можно в силу случайной причины не занять призового места; занять его случайно — нельзя. Среди конкурентов Могилевского было немало превосходно подготовленных пианистов, в их числе несколько мастеров исключительно высокого класса. Вряд ли он стал бы первым, проводись состязания по формуле «чья техника лучше». Всё на сей раз решило иное — обаяние его таланта.
Я. И. Зак однажды сказал о Могилевском, что в его игре «много личного очарования» (Зак Я. В Брюсселе // Сов. музыка. 1964. № 9. С. 72.). Г. Г. Нейгауз, даже недолго встречаясь с юношей, успел заметить, что тот «чрезвычайно симпатичен, обладает большим человеческим обаянием, гармонирующим с его природным артистизмом» (Нейгауз Г. Г. Размышления члена жюри // Нейгауз Г. Г. Размышления, воспоминания, дневники. Избр. статьи. Письма к родителям. С. 115.). И Зак, и Нейгауз говорили, по сути, об одном, хотя и разными словами. Обоими имелось в виду, что если обаяние — качество драгоценное даже при обиходном» общении между людьми, то насколько же важно оно для артиста — того, кто выходит на сцену, общается с сотнями, тысячами людей. Оба видели, что Могилевский от рождения наделен этим счастливым (и редким!) даром. Это «личное очарование», как выразился Зак, приносило Могилевскому успехи на его первых, детских выступлениях; позднее решило его артистическую судьбу в Брюсселе. Оно же и по сегодняшний день привлекает людей на его концерты.