Небольшое сельцо Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Cтрыгaнихой (настоящее имя её осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассечённого страшным оврагом, который, зияя как бездна, вьётся, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки, - через реку можно, по крайней мере, навести мост, - разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом дне, сухом и жёлтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невесёлый вид, нечего сказать, - а между тем всем окрестным жителям хорошо известна дорога в Колотовку: они ездят туда охотно и часто. У самой головы оврага, в нескольких шагах от той точки, где он начинается узкой трещиной, стоит небольшая четвероугольная избушка, стоит одна, отдельно от других. Она крыта соломой, с трубой; одно окно, словно зоркий глаз, обращено к оврагу и в зимние вечера, освещённое изнутри, далеко виднеется в тусклом тумане мороза и не одному проезжему мужичку мерцает путеводной звездою. Над дверью избушки прибита голубая дощечка.
Друг мой, друг мой. Тебе почти столько лет, сколько мне сейчас. Неделю назад ты еще был школьником, а через несколько дней ушел на фронт добровольцем. Какое-то время судьба хранила тебя, оберегала от пуль. Маме и сестре писал письма , а они отвечали тебе веселыми стишками, так любимыми тобою в детстве. Потом письма от тебя идти перестали. Где ты сложил свою голову - я не знаю. Но в архиве моей соседки бабы Вали хранится пилотка, несколько сочинений на свободную тему и пионерский галстук. Ты был верным и нежным, веселым и героическим. Ты был настоящим патриотом. Мы тебя помним всегда. С уважением. Николай. Мне семнадцать лет, и я горжусь тобой