Радушие семьи Житковых изумляло меня. Оно выражалось не в каких-нибудь слащавых приветствиях, а в щедром и неистощимом хлебосольстве. Приходили какие-то молчаливые, пропахшие махоркой, явно голодные люди, и их без всяких расс усаживали вместе с семьёю за длинный, покрытый клеёнкой стол и кормили тем же, что ела семья. А пища у неё была без гурманских причуд: каша, жареная скумбрия, варёная говядина. Обычно обедали молча и даже как будто насупленно, но за чаепитием становились общительнее, и тогда возникали бурные споры о Льве Толстом, о народничестве.
Кроме литературы, в семье Житковых любили математику, астрономию, физику. Смутно вспоминаю какие-то электроприборы в кабинете у Степана Васильевича. Помню составленные им учебники по математике; они кипой лежали у него в кабинете.
Очень удивляли меня отношения, существовавшие между Степаном Васильевичем и его сыном Борисом: то были отношения двух взрослых, равноправных людей. Борису была предоставлена полная воля, он делал что вздумается — так велико было убеждение родителей, что он не употребит их доверия во зло. И действительно, он сам говорил мне, что не солгал им ни разу ни в чём.
Раньше я никогда не видывал подобной семьи и лишь потом, через несколько лет, убедился, что, в сущности, то была очень типичная для того времени русская интеллигентская трудовая семья, щепетильно честная, чуждая какой бы то ни было фальши, строгая ко всякой неправде. Живо помню, с каким восхищением я, тринадцатилетний мальчишка, впитывал в себя её атмосферу.
Объяснение:
В руках матери всегда находилось ведение домашнего хозяйства: присмотр за скотом, приготовление пищи, пошив или стирка одежды. Ей дети, которые едва научившись ходить, вместе с игрой, обучались делать что-нибудь полезное.
Опора любой семьи - взаимная любовь, терпимость и доброта. Согласие между родственниками давало начало любви за пределами дома. От того, кто не любит и не уважает своих близких, никогда не дождешься уважения к другим людям.