Ты варенье любишь? – какое? – ну вишневое, например. антон улыбнулся, не понимая, к чему речь. – конечно, люблю. – а поел бы сейчас вареньица? – конечно, поел бы. а где оно у тебя? – оно у меня пока что стоит вон в той квартире, за окном. видишь? клеткин показывал на чье-то окно в первом этаже старого деревянного флигеля. там за стеклом на подоконнике стояла литровая банка варенья, перевязанная голубой тесемкой. антон широкими, недоумевающими глазами посмотрел на яшку. – у да разве это у тебя? это же у чужих! – пока что у чужих. а вот, если ты войдешь в квартиру и скажешь: «можно мне ну… анну ивановну? » а тебе скажут: «таких тут нету». ты опять: «а мне сказали, что она сюда переехала». ну и еще что-нибудь. там старая такая тетка живет, заговори ей зубы, а потом скажи: «ну, значит, я ошибся»… вот и все. и уходи. целоваться не обязательно. понял? антон кивнул головой. – понял. – сумеешь? – сумею. а для чего? – эх, нет у тебя смекалки. никакой! это игра такая. ну ступай. а потом приходи за сарай. антон все так и сделал, как велел ему клеткин. поговорил с доброй старой женщиной, которая открыла ему дверь. а потом отправился за сарай, радуясь, что так хорошо сумел разыграть ее. яшка сидел на старых досках и открывал банку с темным вишневым вареньем. голубая тесемка валялась на почерневшем, подтаявшем сугробе. – ой! – удивился антон. – откуда? как? – а так, – спокойно ответил клеткин, – садись и ешь. разговаривать после будешь. они ели варенье прямо из банки через край. темные, налитые сладостью вишни таяли на языке. антону сначала казалось, что, если бы у них было хоть пять таких банок, он все варенье смог бы съесть один. он старался повыше запрокинуть банку, чтобы как можно больше попало в рот этой тягучей, густой вишневой сладости. варенье текло по подбородку, попадало за воротник, длинные медленные капли падали на рубашку, на распахнутое пальто. в банке оставалось чуть поменьше половины, когда яшка вдруг оттолкнул варенье: – ешь сам. не хочу больше. но и антон, к своему удивлению, больше не хотел, чересчур сладко, приторно до отвращения. ни одной этой набухшей сладостью ягоды он больше не мог взять в рот."
