Чичиков покосился на Собакевича, он напомнил ему медведя средней величины. Даже фрак на нём был медвежьего цвета, рукава и панталоны длинны, косолапил, наступал чужим на ноги. Цвет лица имел горячий. Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, пустила на свет, сказавши: «Живет!»
Такой же на диво стаченный образ был у Собакевича: шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь. Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую: совершенный медведь! Его даже звали Михаилом Семеновичем. Зная привычку его наступать на ноги, он давал ему дорогу вперед. Хозяин, казалось, сам чувствовал за собою этот грех и тот же час спросил: «Не побеспокоил ли я вас?» Но Чичиков поблагодарил, сказав, что еще не произошло никакого беспокойства.
Вошед в гостиную, Собакевич показал на кресла, сказавши опять Садясь, Чичиков взглянул на стены и на висевшие на них картины. На них герои были с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу. Между крепкими греками, неизвестно как, поместился Багратион, тощий, с маленькими знаменами и пушками внизу и в узеньких рамках. Потом опять следовала Бобелина, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют гостиные. Хозяин, будучи сам человек здоровый, казалось, хотел, чтобы и комнату его украшали тоже люди крепкие. Возле Бобелины, у окна, висела клетка, из которой глядел дрозд темного цвета с белыми крапинками. Почти в течение целых пяти минут хранили молчание; раздавался только стук, производимый носом дрозда о дерево , на дне которой удил он хлебные зернышки. Чичиков еще раз окинул комнату, и все, что в ней ни было, — все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома; в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь. Стол, кресла, стулья — все было самого тяжелого и беспокойного свойства, — словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!» или: «И я тоже очень похож на Собакевича!»
Вот сократила, честно, сколько слов получилось, не знаю, в некоторых местах я добавила слова.
