С первого прочтения очевидно, что шестой сонет насыщен вопросами, связанными прежде всего с проблемой выбора [37]. Все еще длящаяся любовь может оказаться просто болью; выбор между висками, осложняющий самоубийство, иронически напоминает о гамлетовском “быть или не быть”; творческая изобретательность Бога противопоставляется парменидовскому представлению о неизменной гармоничной вселенной; наконец, страстное желание коснуться уст любимой (что само по себе уже является переходом от желания самой возлюбленной к желанию героя) представлено как альтернатива прикосновению к ее груди.Однако все эти вопросы служат одной цели: оттенить центральный образ поэмы — обезглавливание. Жестокость этой казни подчеркивает, насколько важна символизируемая ею альтернатива: обезглавленное тело искусства — или мертвые тела истории, разлука — или любовь, вечность — или смертность. И поскольку этот ключевой вопрос тесно связан с излюбленными скульптурными формами Бродского — бюстом и торсом, — вначале нам необходимо рассмотреть роль статуи в философской поэтике Бродского этого периода и в особенности — в контексте удаления от пушкинского “скульптурного” мифа. Во-первых, у Бродского общение с изваяниями гораздо демократичнее, чем у Пушкина. Тут нет и следа мрачных навязчивых мыслей о старении и неизбежном остывании страсти. Статуи Бродского — не те враждебные и нерушимые воплощения фатума, которые мы видим в “Медном всаднике” и “Каменном госте”; это места для проекций, трехмерные экраны, на которых отражаются раздумья поэта о вечности. И потому они подвергаются куда более изощренной анимации, обычно принимая вид занятных сравнений с живыми людьми. Например, в эссе Бродского о его собственном медном всаднике, Марке Аврелии, имеется следующий пассаж: “Лицо сияет первоначальной позолотой, покрывавшей бронзу, а волосы и борода окислились и стали зелеными — так человек седеет” [38]. Знаменательно, что сами статуи не бессмертны, они крошатся и осыпаются, и их упадок — гипертрофированное отражение нашего. Причина столь явного сближения со статуями вытекает, однако же, из еще более явного несходства. Вот какое продолжение имеет цитата, приведенная выше:Мысль всегда стремится воплотиться в металл; и бронза отказывает вам в доступе, включая истолкование или прикосновение. Перед вами — отстранение как таковое. И из этого отстранения император слегка наклоняется к вам, вытянув правую руку для приветствия или благословения, иначе говоря, признавая ваше присутствие. Ибо там, где есть он, — нет вас, и vice versa [39].
