Осени неласковой заслоны
Потушили белый свет берез
Не найти такого перегона,
Где б не проливало небо слез.
И сквозь это выцветшее лихо
Под сырого ветра стынь и звень
Тянет по асфальтным
лужам тихо
Женщина коляску за ремень.
Катится дощечка на шарнирах,
Хлюпает холодная вода
На краю неласкового мира,
Где хоронит боль свою беда.
В вымокшей до нитки
гимнастерке
Без обеих ног с одной рукой
Там сидел, привязанный
скатеркой,
Человек с поникшей головой.
Он просил спокойно и без боли,
Как больные часто просят пить,
Бросить его где-нибудь
под поезд
Или рядом в речке утопить.
А она, присевши
«Обхвати за шею, голубь мой.
Скоро доберемся до вокзала
И приедем к вечеру домой».
И несла она по топким лужам
Свой нелегкий
многотрудный крест,
Омочив слезой медали мужа
за Варшаву, Брест и Будапешт.
Матери! Святые наши жены!
Сколько ж вы
суровых гроз!
Осени неласковой заслоны
Не потушат белый свет берез.
Духовная красота Наташи проявляется и в ее отношении к родной природе Мы ни разу не видим ни Элен, ни Анну Павловну Шерер, ни Жюли Карагину на лоне природы. Это не их стихия. Если они и говорят о природе, то говорят фальшиво и пошло (так, в роскошном альбоме Жюли Борис нарисовал два дерева и подписал: «Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию»).
Иначе воспринимают природу люди, духовно близкие народу. Перед Бородинской битвой князь Андрей вспоминает, как Наташа стремилась передать ему «то страстно-поэтическое ощущение», которое она испытала, заблудившись в лесу и встретив там старого пчельника. Безыскусственная красота Наташи проявляется в этом сбивчивом, взволнованном рассказе (сравним его с альбомным красноречием Бориса): «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу... и такие добрые у него... нет, я не умею рассказать»,— говорила она, краснея и волнуясь».
Наташа в отличие от «блестящей красавицы» Элен не поражает красотою внешней, и тем не менее она истинно прекрасна: «В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользящих по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо».
Толстой, рисующий портреты своих любимых героев в динамике, в движении, в изменениях, не описывает смены выражений на лице Элен. Мы видим всегда «однообразно-красивую улыбку» и все яснее понимаем, что это — маска, скрывающая душевную пустоту, глупость и безнравственность «великолепной графини». В Элен воплощен дух петербургских салонов, аристократических гостиных. «Где вы — там разврат, зло» — в этих словах Пьера, обращенных к Элен, выражена подлинная сущность всей семьи Курагиных.
Объяснение: