Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце - не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное - мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится а лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра.
Но вот опять хлынули играющие лучи, - и весело и величава, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой.
Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда.
В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже "парит" по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты - несомненный признак постоянной погоды - высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...
Месяц взошел наконец; я его не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была все так же великолепна, как и прежде… Но уже склонились к темному краю земли многие звезды, еще недавно высоко стоявшие на небе; все совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает все только к утру: все спало крепким, неподвижным, передрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло, в нем снова как будто разливалась сырость… Недолги летние ночи!.. Разговор мальчиков угасал вместе с огнями… Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы… Слабое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту. ююю
Встреча с Марией Кирилловной произошла случайно при весьма трагических обстоятельствах. Покидая свой дом в Москве, княжеская чета ехала с обозом через лес, когда произошло нападение авангарда наполеоновской армии. Князь был убит, и, трудно сказать, что сталось бы с бедной Машей, если бы не внезапная атака небольшого партизанского отряда под командованием Дубровского.
Случайная встреча спустя 7 лет произвела на обоих героев глубочайшее впечатление. Маша и другие были переправлены в безопасное место, а Владимир продолжил воевать.
На исходе военной компании Давыдов, узнав о всех злоключениях отважного Дубровского ходатайствовал за него перед главнокомандующим , а также перед императором Александром Первым. Высочайшее помилование было получено, доброе имя Дубровских восстановлено, имение возвращено.
После выдворения наполеоновских войск за границу Российской империи Дубровский вернулся в имение свое, где приступил к восстановлению сожженного много лет назад дома и крестьянских изб.
Влюбленная во Владимира Маша по возвращении в родные края стала его женой. И жили они долго и счастливо, имели троих детей. В Кистеневке были построены школа и больница, все желающие крестьяне получили от барина вольную.
В 1824 г. Дубровский вступил в тайное политическое общество, после восстания декабристов на Сенатской площади был сослан в Сибирь, куда за ним последовала и супруга его Мария Кириловна в числе прочих жен мятежников.