Кажется, нигде столь резко и ярко не высказывается внешняя и внутренняя жизнь народов всеми ее проявлениями, как в пословицах, в кои облекаются его дух, ум и характер. Летучее слово, проникнутое и одухотворенное живущею мыслью, получает самобытность и вековечность. Всё минется, одна правда остается.
Итак, не без основания пословицы сами себя определяют правдивыми, истинными, непреложными, неизбежными, неподсудными; Пословица правдива; Пословица не мимо (дела) молвится; Старая пословица не сломится; На пословицу суда нет. Но ни глупая, ни пьяная речь не пословица, следственно, только умная, трезвая, здравая.
От присутствия в пословицах вечной правды, соединяющей в себе разумность, свободу и нравственность, им приписывали божественное происхождение, а по незапамятной, предысторической давности возводили начало их к младенчеству рода человеческого, искали в колыбели народов, окруженной мраком древности. Действительно, истинная мудрость и правда проистекают от сближения духа человеческого с духом Божиим. Сродна ей и младенческая одежда, как знак ее чистоты и простоты. Вот почему сама небесная правда и воссиявшая от земли истина[2] облекались в одежду притчи и пословицы, когда благоволили прийти в явление человечеству.
Побежал Евсейка домой, торопится рассказать товарищам, о том, что приключилось с ним на дне морском, с какими чудесными морскими обитателями он разговаривал. Но не поверил никто, посмеялись от души над ним. Уж и сам Евсейка засомневался, правда или сон с ним приключился. Думает, надо опять возвращаться на дно моря, чтобы совсем убедиться. Идет к морю, а у самого в животе от страха бурлит, вдруг утонет на этот раз, или съедят рыбы его. Сел на камень, припекло его солнышко и опять уснул наш герой. Снится Евсейке, что нырнул он поглубже, а навстречу ему чудовище восьминогое, смотрит со злостью, словно съесть хочет, ногами машет, схватить пытается. Перепугался Евсейка не на шутку, решил всплывать наверх, и так сильно ногами отталкивался, что во сне свалился с камня и упал на траву. Очнулся ото сна, смотрит вокруг себя, и засмеялся, понял, что все это ему приснилось.
Кажется, нигде столь резко и ярко не высказывается внешняя и внутренняя жизнь народов всеми ее проявлениями, как в пословицах, в кои облекаются его дух, ум и характер. Летучее слово, проникнутое и одухотворенное живущею мыслью, получает самобытность и вековечность. Всё минется, одна правда остается.
Итак, не без основания пословицы сами себя определяют правдивыми, истинными, непреложными, неизбежными, неподсудными; Пословица правдива; Пословица не мимо (дела) молвится; Старая пословица не сломится; На пословицу суда нет. Но ни глупая, ни пьяная речь не пословица, следственно, только умная, трезвая, здравая.
От присутствия в пословицах вечной правды, соединяющей в себе разумность, свободу и нравственность, им приписывали божественное происхождение, а по незапамятной, предысторической давности возводили начало их к младенчеству рода человеческого, искали в колыбели народов, окруженной мраком древности. Действительно, истинная мудрость и правда проистекают от сближения духа человеческого с духом Божиим. Сродна ей и младенческая одежда, как знак ее чистоты и простоты. Вот почему сама небесная правда и воссиявшая от земли истина[2] облекались в одежду притчи и пословицы, когда благоволили прийти в явление человечеству.