Том Сойер — предприимчивый, игривый мальчишка, обожающий красоваться перед другими ребятами. В разных работах возраст Тома, прямо не указанный в книге, оценивают примерно в 9-14 лет, чаще всего называют возраст 12 лет. Том олицетворяет собой беспечность и замечательный мир детства середины XIX века. Его лучшие друзья — Джо Гарпер и Гекльберри Финн. Когда-то был влюблён в Эмми Лоренс, но позже её место в сердце Тома заняла Бекки Тэтчер (Ребекка Тэтчер). У него есть сводный брат Сид, к которому он испытывал взаимную неприязнь, двоюродная сестра Мэри и тётя Полли. Том — сын покойной сестры тёти Полли. Несмотря на непоседливый характер, Том очень много читает, предпочтение отдает приключенческой литературе.
Когда я был маленький, я учился в военной гимназии. Там, кроме всяких наук, учили нас ещё стрелять, маршировать, отдавать честь, брать на караул — всё равно как солдат. У нас была своя собака Жучка. Мы её очень любили, играли с ней и кормили её остатками от казенного обеда. И вдруг у нашего надзирателя, у «дядьки», появилась своя собака, тоже Жучка. Жизнь нашей Жучки сразу переменилась: «дядька» заботился только о своей Жучке, а нашу бил и мучил. Однажды он плеснул на неё кипятком. Собака с визгом бросилась бежать, а потом мы увидели: у нашей Жучки на боку и на спине облезла шерсть и даже кожа! Мы страшно разозлились на «дядьку». Собрались в укромном уголке коридора и стали придумывать, как отомстить ему. — Надо его проучить, — говорили ребята. — Надо вот что... надо убить его Жучку! — Правильно! Утопить! — А где утопить? Лучше камнем убить! — Нет, лучше повесить! — Правильно! Повесить! Повесить! «Суд» совещался недолго. Приговор был принят единогласно: смертная казнь через повешение. — Постойте, а кто будет вешать? Все молчали. Никому не хотелось быть палачом. — Давайте жребий тянуть! — предложил кто-то. — Давайте! В гимназическую фуражку были положены записки. Я почему-то был уверен, что мне достанется пустая, и с лёгким сердцем сунул руку в фуражку. Достал записку, развернул и прочитал: «Повесить». Мне стало неприятно. Я позавидовал товарищам, которым достались пустые записки, но всё же пошёл за «дядькиной» Жучкой. Собака доверчиво виляла хвостом. Кто-то из наших сказал: — Ишь гладкая! А у нашей весь бок облезлый. Я накинул Жучке на шею веревку и повел в сарай. Жучка весело бежала, натягивая верёвку и оглядываясь. В сарае было темно. Дрожащими пальцами я нащупал над головой толстую поперечную балку; потом размахнулся, перекинул верёвку через балку и стал тянуть. Вдруг я услыхал хрипенье. Собака хрипела и дергалась. Я задрожал, зубы у меня защёлкали, как от холода, руки сразу стали слабые... Я выпустил верёвку, и собака тяжело упала на землю. Я почувствовал страх, жалость и любовь к собаке. Что делать? Она, наверно, задыхается сейчас в предсмертных мучениях! Надо скорее добить её, чтобы не мучилась. Я нашарил камень и размахнулся. Камень ударился обо что-то мягкое. Я не выдержал, заплакал и бросился вон из сарая. Убитая собака осталась там... В ту ночь я плохо спал. Всё время мне мерещилась Жучка, всё время в ушах слышалось её предсмертное хрипенье. Наконец настало утро. Разбитый, с головной болью, я кое-как поднялся, оделся и пошёл на занятия. И вдруг на плацу, где мы всегда маршировали, я увидел чудо. Что такое? Я остановился и протёр глаза. Собака, убитая мною накануне, стояла, как всегда, около нашего «дядьки» и помахивала хвостом. Завидев меня, она как ни в чём не бывало подбежала и с ласковым повизгиванием стала тереться у ног. Как же так? Я её вешал, а она не помнит зла и ещё ласкается ко мне! Слёзы выступили у меня на глазах. Я нагнулся к собаке и стал её обнимать и целовать в косматую морду. Я понял: там, в сарае, я угодил камнем в глину, а Жучка осталась жива. Вот с тех пор я и полюбил животных. А потом, когда вырос, стал воспитывать зверей и учить их, то есть дрессировать. Только я их учил не палкой, а лаской, и они меня тоже любили и слушались.
