Объяснение:
Талантливый русский сатирик XIX века М. Е. Салтыков-Щедрин посвятил свою жизнь написанию произведений, в которых обличал самовластие и крепостничество в России. Он как никто другой знал устройство «государственной машины», исследовал психологию начальников всех рангов, русского чиновничества. Для того чтобы показать пороки общественного управления во всей полноте и глубине, писатель использовал прием гротеска, который считал самым эффективным средством отображения действительности. Гротескный образ всегда выходит за рамки правдоподобия. С гротеска можно так выделить, увеличить какую-либо черту характера, что станут понятны причины того или другого явления. Гипербола и фантастика, по мнению писателя, не искажают действительность, это особые формы образного повествования, позволяющие выявить настоящую природу происходящего. Салтыков-Щедрин считал, что «миром управляют призраки». Начальники, правители, чиновники – это не живые люди, это функции. Они не видят и не слышат людей, всячески отгораживаются от них, им надоели вечные Задача российского чиновника или градоправителя состоит в том, чтобы «гнать» и «не пущать». Думать при этом не нужно и даже вредно. Служение призраку государства нашло свое отражение в «Истории одного города». В этом произведении Салтыков-Щедрин нарисовал целую галерею правителей, представителей самодержавной власти. Как предмет исследования писатель берет историю города Глупова за сто лет и прослеживает деятельность всех его градоначальников в хронологическом порядке. Цель писателя – показать полную историческую несостоятельность самодержавия. В книге «Летописец» содержится история города Глупова, состоящая из биографий градоначальников и описания их замечательнейших действий, а именно: быстрой езды на почтовых, взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства мостовых и обложения данями торговцев. Главная черта всех правителей – это их однообразие. Отличия наблюдались только в применении наказаний. Все правители секли горожан, только некоторые объясняли за что, а другие – нет. Градоначальник Бородавкин, приехав в Глупов, первым делом изучил деяния своих предшественников, но только ахнул, поскольку определить, чем занимались все эти люди до него, не представлялось возможным. Перед Бородавкиным было какое-то «сонное мечтание», мелькали образы без лиц. Так писатель показывает обезличенность градоначальников, которые могли только кричать «Разорю!», «Не потерплю!», а о чем шла речь – непонятно. Автор замечает, что его герои – это тени, выходящие из мрака. Двух градоначальников Салтыков-Щедрин описывает подробнее. Это Брудастый и Угрюм-Бурчеев. Брудастый имел в голове вместо мозга органчик, который мог воспроизводить только две фразы: «Разорю!», «Не потерплю!». Этого ему хватало, чтобы править городом и даже «привести в порядок недоимки». В образе Брудастого писатель обыгрывает безмозглость начальников. В последнем градоначальнике, Угрюм-Бурчееве, не осталось ничего человеческого, у него отсутствуют чувства и эмоции, автор сравнивает его с механизмом. Бесчувственность Угрюм-Бурчеева наводит ужас на посетителей. «Он не топал ногами, не жестикулировал, не повышал голоса, не скрежетал зубами, не гоготал, не заливался начальственно-язвительным смехом… Совершенно беззвучным голосом выражал он свои требования». Затем он устремлял пристальный, мертвенный взгляд на посетителя. Этого застывшего взгляда вынести никто не мог. Взгляд его был «светлый, как сталь» и «совершенно свободный от мысли». Писатель замечает: «Разума он не признавал вовсе и даже считал его злейшим врагом, опутывающим человека сетью обольщений». Угрюм-Бурчеев был лишен даже чувства гнева, раздражения, ненависти, что делало общение с ним еще страшнее. Автор прямо говорит, что перед нами – идиот. Далее в тексте он не раз называет
Это было давно, в той жизни, которая «не вернётся уже вовеки». Рассказчик шёл по большой дороге, а впереди, в небольшой берёзовой роще, мужики косили траву и пели.
Рассказчика окружали поля «серединной, исконной России».
Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — богом стране.
Косцы шли издалека «по нашим, орловским местам» в ещё более плодородные степи, по дороге справляться с обильным сенокосом. Они были дружны, беззаботны и «охочи к работе». От местных косцов они отличались говором, обычаями и одеждой.
Неделю назад они косили в ближнем от поместья рассказчика лесу. Проезжая мимо, он видел, как косцы «заходили на работу» — пили родниковую воду, становились в ряд и пускали косы широким полукругом. Когда рассказчик возвращался, косцы ужинали. Он заметил, что они едят «страшные своим дурманом грибы-мухоморы», сваренные в котелке. Рассказчик ужаснулся, а косцы, смеясь, сказали: «Ничего, они сладкие, чистая курятина!».
Теперь они пели, а рассказчик слушал и не мог понять, «в чём такая дивная прелесть их песни». Прелесть была в кровном родстве, которое чувствовал рассказчик между собой и этими простыми косцами, едиными с окружающей их природой.
И ещё в том была ... прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.
Пение было похоже на единый вздох сильной молодой груди. Так непосредственно и легко пелось только в России. Косцы шли, без малейших усилии «обнажая перед собой поляны» и выдыхали песню, в которой «расставались с родимой сторонушкой», тосковали и прощались перед гибелью, но всё-таки не верили «в эту безнадёжность». Они знали, что не будет настоящей разлуки, пока над ними «родное небо, а вокруг — беспредельная Русь», просторная, свободная и полная сказочных богатств.
Плакал в песне добрый молодец, и заступалась за него родная земля, выручали его звери и птицы, получал он ковры-самолёты и шапки-невидимки, текли для него молочные реки и разворачивались скатерти-самобранки. Улетал он из темницы ясным соколом, и прятали его от врагов дебри дремучие.
И ещё было в этой песне то, что чувствовал и рассказчик, и косцы: бесконечное счастье. Эти далёкие дни ибо ничто не вечно, Отказались от своих детей «древние заступники ... поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля». Наступил конец, «предел божьему прощению».
