Объяснение:
И все-таки я отлично помню этого мальчика в ссохшейся шубейке песочного цвета, худенького и хромого. Иногда закроешь глаза и видишь точно наяву: по аулу мчится буйная ватага мальчишек, а позади всех бежит он, волоча больную ногу и стараясь не отстать. И все же отстает, и я опять слышу его голос: “Эй вы, да подождите же! Пойдемте со мной, у меня есть сказка. Вот увидите, она интереснее вчерашней!..”
Весной сорок второго года у Аяна умерла мать, и он остался вдвоем с бабушкой, отца его призвали в армию еще в начале войны. И бабушка привезла Аяна в наш аул в надежде на своих дальних родичей.
Мы играли в войну на единственной проезжей улице, бросали “гранаты”—пыль, завернутую в бумагу, когда он впервые вышел из дома. Прохожие, старики и старухи, ворчали: “Вот она, детская глупость: мало им одной войны, они свою затеяли. Будто нет других игр. Ну и пострелята!” День выдался безветренный, и пыль долго висела в воздухе, застилая солнце, а мы с криком “ура!” нападали на своего “противника” и, отдавшись игре, никого и ничего не замечали. И только наш командир Садык неожиданно остановился на границе, где кончалась завеса пыли, и с Эй, а ты кто такой? Откуда взялся?
Тут уж бросили игру все ребята — так необычен был этот во для нашего аула, где все знают друг дружку с раннего детства. Мы обернулись и увидели незнакомого мальчика в белой безрукавке и коротких штанишках. Он выглядел не по-здешнему, особенно поразил нас его черный жесткий чуб, спускающийся на лоб.
Новенький мальчик в нашем ауле — слишком выдающееся событие, поэтому мы мигом забыли про игру и окружили Аяна. Каждый норовил протолкнуться поближе и хорошенько разглядеть новичка. Для нас, аульных детей, Аян в этот момент был и театром, и цирком.
— Слышь, кто он, а?
— А откуда он, ты не знаешь?— спрашивали мы друг у дружки, пихаясь локтями и жадно рассматривая Аяна с головы до пят так беспеременно, точно он был неодушевленным предметом.
А он в свою очередь глазел на наш растерзанный вид, и во взгляде его сквозило недоумение. Хороши мы были тогда, грязные, точно поросята. Штаны и рубахи под слоем пыли потеряли свой первозданный цвет и висели клочьями, словно только что побывали в зубах у своры собак.
Его одежда не отличалась ни новизной, ни качеством, но чистенький и опрятный облик Аяна поражал, как царская роскошь.
— Гляньте на него, такой сопляк, а уже отпустил чуб,—высказался первым Есикбай, плохо скрывая зависть.
Нам было не смешно, но все же мы рассмеялись, стараясь поддержать своего товарища перед чужаком. Смех получился фальшивый, как будто нас вынуждали, Аян густо покраснел и промолчал.
— А я знаю, кто он!— громко произнес Садык.— Вы приехали вчера вечером, верно?— обратился он к новичку. И у вас еще была темно-серая корова. Правильно я говорю?
— Правильно, —кивнул серьезно мальчик.—Только она не совсем темная. Ты видел ее вечером, а днем она гораздо светлее, и еще у нас есть теленок.— И мне почудилось, будто по его губам скользнула усмешка.
А Садык продолжал свое:
— Как тебя звать?
— Аян.
Кое-кто из ребят зашевелил губами, стараясь запомнить его имя.
.
Повесть Михаила Булгакова "Собачье Сердце" - крайне многоплановое произведение. Тут и острая сатира, и философские размышления, и фантастичность сюжета.
В романе сатирически высмеивается лозунг "Кто был ничем, тот станет всем". Беспородный пес Шарик, прооперированный профессором в ходе эксперимента, становится человеком. Однако из хорошего пса вышел паршивый человек. Шарик, получив личность люмпена Чугункина, становится Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, делает стремительную карьеру. При поддержке Швондера Шариков приобщается к идеологии победившего пролетариата и находит себе дело по душе: бывший пес ловит и убивает бездомных животных. Тот, кто был "ничем" - бездомной собакой, стал "всем" - человеком... Но ничего хорошего из этого превращения не вышло
«Война и мир» — не просто роман исторический, но также роман об Истории. Она — действует, и ее действия имеют непосредственное влияние на судьбы всех без исключения героев. Она — не фон или атрибут сюжета. История — то главное, что определяет плавность или стремительность его движения.
Вспомним заключительную фразу романа: «...В настоящее время... необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать не ощущаемую нами зависимость», — и здесь Толстой ставит точку.
Толстой отказывает всякой личности в свободе. Всякое существование есть существование по необходимости. Всякое историческое событие есть результат бессознательного, «роевого» действия природных исторических сил. Человеку отказано в роли субъекта общественного движения. «Предмет истории — есть жизнь народов и человечества», — пишет Толстой, отводя ей, истории, место действующего субъекта и персонажа. Ее законы объективны и независимы от воли и поступков людей. Толстой считает: «Если существует один свободный поступок человека, то не существует ни одного исторического закона и никакого представления об исторических событиях».
Личность может мало. Мудрость Кутузова, как и мудрость Платона Каратаева, состоит в бессознательной покорности влекущей их жизненной стихии. История, по мнению писателя, действует в мире как естественная природная сила. Ее законы, подобно законам физическим или химическим, существуют независимо от желаний, воли и сознания тысяч и миллионов людей. Именно поэтому, считает Толстой, невозможно объяснить что-либо в истории, исходя из этих желаний и воли. Всякий общественный катаклизм, всякое историческое событие есть результат действия безличного недуховного персонажа, чем-то, впрочем, напоминающего щедринское «Оно» из «Истории одного города».
Bof как Толстой оценивает роль личности в истории: «Историческая личность суть ярлык, который история вешает на то или иное событие». И логика этих рассуждений такова, что в конечном счете из истории исчезает не только понятие свободы воли, но и Бог в качестве нравственного ее начала. На страницах романа она выступает как абсолютная, безличная, равнодушная сила, смалывающая в порошок человеческие жизни. Всякая личная активност ь нерезультативна и драматична. Словно в древней пословице о судьбе, которая влечет покорных, а непокорных тащит, она распоряжается человеческим миром. Вот что происходит с человеком; по мнению писателя: «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических общечеловеческих целей». Поэтому в истории неизбежен фатализм при объяснении «нелогичных», «неразумных» явлений. Чем больше мы, по мнению Толстого, стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Человек должен познать законы исторического развития, но в силу немощности разума и неверного, а точнее, по мысли писателя, ненаучного подхода к истории осознание этих законов еще не пришло, но обязательно должно прийти. В этом состоит своеобразный философский и исторический оптимизм писателя. Для этого необходимо изменить точку зрения, «отказаться от сознания неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение», отказаться от концепции свободно действующей в истории личности, не узнав абсолютную и жесткую необходимость исторических закономерностей.