Анализ стихотворения «Его зарыли в шар земной…» Орлов «Сергей Орлов принадлежит к тому героическому племени поэтов, — писал Николай Тихонов, — которому выпала судьба принять самое активное участие в Великой Отечественной войне, быть свидетелем всенародного подвига, пройти через огонь жесточайших битв, гореть и не сгореть в этом огне, стать победителем, сказать о себе: Кто говорит о песнях недопетых? Мы жизнь свою, как песню, пронесли…» Он ушел на фронт с первого курса Петрозаводского университета и до февраля 1944 года командовал танковым взводом. Был тяжело ранен; горел в танке. Первая книга Сергея Орлова вышла сразу же после войны, в нее вошли стихи, написанные в перерывах между боями. Книга называлась «Третья скорость». «Третья скорость, — рассказывает поэт, — боевая скорость. На третьей скорости водили в атаку танки мои друзья-однополчане…». Именно в этой книге было стихотворение “Его зарыли в шар земной…”, которое первым вспоминается при имени Сергея Орлова, стихотворение-памятник солдату, погибшему за освобождение человечества». Стихотворение было написано в 1944 году. Это одно из лучших произведений о подвиге советского солдата, созданное средствами лирического обобщения. Поэтическая мысль С. Орлова стремилась к масштабности, глобальности изображения, но образ солдата остался близким и дорогим каждому из нас. Этот образ грандиозен и одновременно прониrнут добротой, сердечностью. Стихотворение имеет кольцевую композицию. Начинается и заканчивается оно образом земного шара. Земля сравнивается поэтом с мавзолеем, сама природа становится вечным домом погибшего солдата: Ему как мавзолей земля — На миллион веков, И Млечные Пути пылят Вокруг него с боков. На рыжих скатах тучи спят, Метелицы метут, Грома тяжелые гремят, Ветра разбег берут. Так в стихотворении возникает мотив вечности, вечной памяти. «Давным-давно окончен бой…», но значение подвига неподвластно времени. Строфика стихотворения — свободная, рифмовка — перекрестная. Поэт использует различные средства художественной выразительности: эпитеты («на рыжих скатах»), сравнение («Ему как мавзолей земля»), метафору и гиперболу («Его зарыли в шар земной…»).
Объяснение:
Даже если бы одну только эту строчку оставил нам Сергей Орлов, его имя надо было бы вписать в историю лирики. Более ясного, пронзительного и потому потрясающего выражения той «земшарности» , что опьянила первое поколение советских детей, приготовившихся жить в обновлённом мироздании, не вообразить. У Орлова оно и не воображено – оно выдохнуто. Так естественно, что принимаешь и идущую следом «расшифровку рассказ, сквозь который едва можно разглядеть судьбу:
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат Без званий и наград…
Тёркинская задушевность. Но без тёркинской задиристости. Кажется, всё И подпёрто с двух сторон, точнее, пронзено символами времени. С одной стороны это Планета, с другой – Мавзолей. Только дети железной эпохи, возмечтавшие о всемирном счастье, могли так соединить то и это, и только Орлов соединил всё с такой подкупающей задушевностью:
Ему как мавзолей земля –
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков…
Объяснение:
Именно они определили поэтику таких произведений поэта, как поэма “Медный всадник” и повесть “Пиковая дама”. Присутствуют символические образы и в пушкинской “Капитанской дочке”. Автор вводит их для того, чтобы постичь хотя бы контуры того явления, которое называется “русским бунтом”, и чтобы познать, как-то определить личность простого казака, ставшего вождем народного восстания.
С первым образом-символом мы встречаемся в то время, когда Петр Гринев следует в Оренбург. Это — метель. По дороге ямщик указал Гриневу на маленькое облачко и предложил вернуться назад и переждать, так как это облачко предвещало большой буран, один из тех, что часто встречаются в этой местности и приносят огромные беды. Не послушав предостережений ямщика и Савельича, молодой дворянин принимает решение ехать дальше совсем немного времени, и “облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло”. Не видя дороги, кони остановились. Неизвестно, что бы могло произойти, если бы потерявшиеся путники не заметили вдруг “...незнакомый предмет, который тотчас и стал подвигаться нам навстречу”. Этим предметом оказался человек.
Читая страницы, где идет описание метели, мы не замечаем в этом природном явлении ничего символического — метели в этой местности явление обычное. Но позже, когда нам становится понятно, что этим человеком был Пугачев и мы мысленно возвращаемся к событиям метели, то становится ясней ясного, что метель — грозное проявление стихии природы — символ, выражающий и могучую стихию народного мятежа, народного восстания, бунта. Вот почему именно из метели появляется Пугачев и почему он стоит, в отличие от дворянина Гринева, “на твердой полосе”.
Поравнявшись с незнакомым человеком, Гринев называет его “мужичком”, “дорожным”. На постоялом дворе и во время прощания он уже величает его “вожатым”, то есть — проводником. Пушкин придает Пугачеву символический образ вожатого. И это тоже мы понимаем позже, тогда, когда убеждаемся, что Пугачев вывел Гринева не только из метели, как природного явления, а и из мятежа, который, скорее всего, смел бы Гринева.
Символичен и сон Гринева, который он видит сразу же после встречи с вожатым — Пугачевым. На первый взгляд — обыкновенная нелепица, которая может присниться каждому человеку. Но потом, сравнивая все события, которые происходили с Гриневым, мы узнаем в чернобородом человеке, который привиделся молодому дворянину во сне и которого мать Гринева назвала его крестным отцом, — вожатого, а значит, Пугачева.
Но чернобородый мужик это даже не сам Пугачев, это поэтический образ могучего народного характера. А мертвые тела в комнате — жертвы восстания Пугачева.
Символичны и ласковые слова чернобородого мужика — “не бойсь!..” Подумаешь — абсурд, как можно не бояться, когда вокруг мертвые тела. Но зная, как развивались события после сна, мы действительно убеждаемся, что Гриневу не стоило бояться: Пугачев обошелся с ним по-человечески, делал ему только добро.