Василий Шибанов был верен князю Андрею Курбскому. И даже тогда, когда Иван Грозный стал угрожать ему, тот не отказался служить своему господину, за что и поплатился.
Поскольку в вопросе не указан конкретный фрагмент, о котором могла бы идти речь, будем считать, что спрашивалось о произведении в целом и фрагмент для примера можно выбрать любой.
Роман Даниеля Дефо "Робинзон Крузо" впервые был опубликован почти триста лет назад - В 1719 году, и с тех пор его с увлечением читают и перечитывают люди. Каждый читатель выносит из этой книги что-то свое. Меня, например, всегда восхищала стойкость Робинзона и его здравомыслие. Оказавшись в невероятно сложной, практически безвыходной ситуации, он сумел не просто выжить и неплохо обустроться на необитаемом тропическом острове, но и остаться человеком.
Робинзон прожил двадцать восемь лет на необитаемом острове, большую часть из них в полном одиночестве - и не сошел с ума. Как ему это удалось? На мой взгляд, ответ на этот вопрос дает эпизод почти в самом начале книги. Попав на необитаемый остров, перевезя с разрушенного бурей корабля вещи, которые могли ему пригодиться и более-менее обустроившись, Робинзон начинает раздумывать о своей судьбе. Многие люди, оказавшись в таком же положении, впали бы в отчаяние - но не Робинзон.
Он начинает записывать не только отрицательные, но и положительные стороны создавшейся ситуации, а их оказывается немало. Он разделяет эти утверждения на две части: "ЗЛО" и "ДОБРО", причем на каждое "зло" находится свое "добро". Например: "Я заброшен судьбой на мрачный необитаемый остров и не имею никакой надежды на избавление." - "Но я жив, я не утонул, подобно всем моим товарищам."
Кстати, современные психологи рекомендуют поступать подобным образом тем, кто считает, что его жизнь полна горя и бессмысленна. Находить положительные моменты во всем - очень полезный навык. И мне кажется очень интересным, что моряк 18-го века самостоятельно воспользовался психологической техникой, которая людям справиться с отчаянием через двести с лишним лет.
Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула и из нее показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже — вернее всего, — господин. Ближе — яснее — господин. А вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно спутать. А вот по глазам — тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза значительная вещь. Вроде барометра. Все видно у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься — получай. Раз боишься — значит стоишь… Р-р-р… Гау-гау… Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили. Вот он все ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, больницей. И сигарой.
