Відповідь:
О творчестве Ивана Сергеевича Шмелева написаны монографии, сборники статей, составлены библиографии {Шаховской Д. А. И. С. Шмелев: Библиография. Paris, 1980; Сорокина О. Н. Библиография // Сорокина О. Н. Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелева. М., 2000. С. 353--404.}. Это немало, если понимать под творчеством не процесс создания, а только его результат -- окончательный вариант произведения, оптимальный текст. Но если представить себе работу писателя как непрерывное движение, начинающееся задолго до появления первого варианта текста и не останавливающееся даже после его публикации, то об этом мы не знаем почти ничего. Почти ничего, потому что дневниковые записи, редакции, черновые варианты и большая часть литературной переписки не изданы (собственно -- и не известны) и представляют собой темную подводную часть айсберга, "сверкающей вершине" которого посвящено столько литературоведческих работ. С этой точки зрения переписка с О. А. Бредиус-Субботиной, вольно или невольно, переносит во о творчестве Шмелева в несколько иную плоскость: письма представляют жизнь писателя как создание текста, фиксируя замысел (упоминание о нем еще "случайно"), его развитие и изломы, переплетение с "обстоятельствами жизни", и наконец, передают нам черновые редакции -- ступеньки, по которым автор шел к своим книгам.
Немалую роль сыграла здесь и личность его корреспондентки. В течение переписки, длившейся двенадцать лет, их отношения несколько стадий: писателя и читательницы, писателя и его любимой, писателя и ученика, и, в завершение, -- писателя и критика. В зависимости от того, к "какой" Ольге Субботиной обращался Шмелев, он наполнял письма лирикой и шуточными четверостишьями, детальным разбором классики и своих произведений, творческими планами, полемикой, иногда очень и очень резкой.
Первое произведение, отправленное И. С. Шмелевым О. А. Бредиус-Субботиной, -- очерк "Свете тихий", было, скорее, завуалированным признанием. Тогда, летом--осенью 1941 г., Шмелев видит в ней героиню своих книг, будущих и, как ни парадоксально, уже написанных. Героиню "Путей небесных".
В июне 1936 г., после смерти жены, И. С. Шмелев прекращает работу над второй книгой "Путей" и безуспешно пытается найти "новую" героиню -- центральный образ, к которому сходятся все сюжетные линии произведения. Осенью 1941 г. он возвращается к работе. Шмелев отправляет О. А. Бредиус-Субботиной планы романа, фрагменты глав, зарисовки. "Я написал тебя, тебя не зная, написал женщину-дитя небесным светом, сквозящую этим светом, -- и -- все же, повинную греху, страстям... и -- нетленную. Да, я счастлив, что предвосхитил тебя... нашел намек на тебя... и -- нашел настоящую Тебя <...> Да, Дари осложнилась. Во мне. Она теперь живет во мне живою, полною несказанной прелести!" {}
В декабре 1941 г. -- январе 1942 г. Шмелев создает для О. А. Бредиус-Субботиной очерк "История одной души", полностью завершенное произведение, не вошедшее ни в один из сборников писателя. Параллельно она посылает ему автобиографическую "Повесть жизни". Первая часть -- описание детства -- представляет ее как начинающую писательницу, чей художественный мир созвучен самому Шмелеву. С этого момента он начинает раскрывать О. А. Бредиус-Субботиной секреты писательского мастерства. "Творчество словом -- труднейшее из искусств. Большие поэты начинали рифмой... и, зрея, чувствовали, что мало свободы, переходили к ритму... прозой! Да, свободы больше, но... слово -- тончайший из предателей. С ним -- осмотрительно! В свободе можно разнуздаться. Не всегда "слово-ритм" удавалось Пушкину. Гоголю -- удалось, почти. Лермонтову тоже, лучший образец его -- "Тамань"", это еще Чехов отмечал {... это еще Чехов отмечал. -- в письме Я. П. Полонскому от 18 января 1888 г. А. П. Чехов отмечает, что "Тамань" доказывает "тесное родство сочного русского стиха с изящной прозой" (Чехов А. П. Письма. Т. 2: 1887 -- сент. 1888. М., 1975. С. 177). Из письма И. С. Шмелева к О. А. Бредиус-Субботиной от 22 января 1942 г. (РГАЛИ. Ф. 1198. Оп. 3. Ед. хр. 12. Л. 20--21).}. Шмелеву стало удаваться во второй половине творчества. Он познал тайну, многие ее оттенки..." {РГАЛИ. Ф. 1198. Оп. 3. Ед. хр. 41. Л. 38--41. Письмо, машинопись.} В 1942--1943 гг. Шмелев перепечатывает для нее, одновременно объясняя и исправляя, рассказ "Куликово поле" и главы романа "Лето Господне". Незначительная, на первый взгляд, правка возвращает Шмелева к более серьезной работе над этими произведениями.
Пояснення:
В XX веке культура и искусство столкнулись с усложнившейся действительностью, с нарастанием катастрофичности общественного развития, обострением социальных противоречий, с конфликтами, порожденными научно-технической революцией, с глобальными проблемами, затрагивающими интересы всего человечества и как следствие расцветом модернизма. Начало XX века в общественном сознании было временем ожидания Апокалипсиса. А потому Первая мировая война, а также, как это ни странно, гибель «Титаника», были восприняты интеллигенцией как вполне закономерные явления. Интеллигенция этого времени жадно искала нового слова о том, как жить и куда идти. Ей хотелось иметь пророков. Но те, кто выступали в этой роли, как правило, говорили о неизбежном конце европейской цивилизациии [1, c. 77].
Модернизм – это достаточно условное обозначение периода культуры конца ХIХ – середины ХХ в., то есть от импрессионизма до нового романа и театра абсурда. Не следует путать искусство модернизма и авангардное искусство, хотя порой грань между ними провести трудно. В целом понятие «модерн» означает определенную эпоху конца XIX – начала XX века. Модернизмом называли авангардные течения, отрицавшие реализм как ограничение творчества определенными рамками и утверждавшие принципиально иные ценности, устремленные в будущее.
Объяснение:
На мой взгляд, любовь в «Бесприданнице» - символическое, многозначное понятие. «Я любви искала и не нашла» - такой горький вывод делает Лариса в финале пьесы. Я думаю, она имеет в виду любовь-сочувствие, любовь-понимание, любовь-жалость. В жизни Ларисы такую, настоящую, любовь вытеснила «любовь», выставленная на продажу, любовь-товар.
Важно, что торг в пьесе идет именно из-за Огудаловой. Купить такую «любовь» может только тот, у кого больше денег. Для «европеизированных» купцов Кнурова и Вожеватова любовь Ларисы - предмет роскоши, который покупается для того, чтобы с «европейским» шиком обставить свою жизнь. Мелочность и расчетливость этих «просвещенных» людей проявляется не в самозабвенной ругани из-за копейки, а именно в безобразном любовном торге.
«Облезлый барин» Сергей Сергеевич Паратов, самый экстравагантный и бесшабашный герой, - фигура пародийная. Это «купеческий Печорин», сердцеед со склонностью к мелодраматическим эффектам. Свои отношения с Ларисой Огудаловой он считает любовным экспериментом. «Мне хочется знать, скоро ли женщина забывает страстно любимого человека: на другой день после разлуки с ним, через неделю или через месяц», - откровенничает Паратов. Любовь, по его мнению, годится только «для домашнего обихода».
Собственная паратовская «езда в остров любви» с бесприданницей Ларисой была недолгой. Ее сменили шумные кутежи с цыганами и женитьба на богатой невесте, точнее, на ее приданом - золотых приисках. «У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду, так все продам, что угодно», - таков жизненный принцип Паратова, нового «героя нашего времени».
Жених Ларисы, жалкий «чудак» Карандышев, ставший ее убийцей, - личность комичная и в то же время зловещая. В нем перемешаны, казалось бы, несовместимые черты. Это и окарикатуренный Отелло, пародийный «благородный» разбойник (на костюмированном вечере «оделся разбойником, взял топор в руки и бросал на всех зверские взгляды, особенно на Сергея Сёргеича») и одновременно «мещанин во дворянстве».
Его идеал - «экипаж с музыкой», роскошная квартира и обеды. Это амбициозный чиновник, попавший на разгульный купеческий пир, где ему достался незаслуженный приз - красавица Лариса. Любовь Карандышева, «запасного» жениха, -это любовь-тщеславие, любовь-покровительство. Для него Лариса тоже «вещь», которой он кичится, предъявляя всему городу. Сама героиня пьесы воспринимает любовь Карандышева как унижение, оскорбление: «Как вы мне противны, кабы вы знали!... Для меня самое тяжкое оскорбление - это ваше покровительство; ни от кого никаких других оскорблений мне не было».
Главная черта, проступающая в облике и поведении Карандышева, вполне «чеховская». Это пошлость. Именно она придает фигуре чиновника мрачный, зловещий колорит, несмотря на его заурядность по сравнению с другими участниками любовного торга. Ларису убивает не провинциальный «Отелло», жалкий комедиант, а воплощенная в нем пошлость, которая стала для героини единственной альтернативой любви.
А какова же сама Огудалова? На мой взгляд, ни одна психологическая черта в ней не достигла завершенности. Ее душа наполнена темными, смутными, не до конца понятными ей самой порывами и страстями. Лариса не сделать выбор, принять или проклясть тот мир, в котором живет. Думая о самоубийстве, Огудалова так и не смогла броситься в Волгу, как Катерина.
Однако и жить так, как она жила, героиня больше не могла. Именно поэтому она благодарит презираемого ею Карандышева за то, что тот совершил: «Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали!... Это я сама... сама. Ах, какое благодеяние...» Кажется, что только теперь, как это ни парадоксально и ни ужасно, Лариса почувствовала к Юлию Капитонычу какую-то нежность. Героиня осознала себя свободной от того мира пошлости и бездушности, избавиться от которого у нее не было сил и смелости.
Интересно, что именно пошлость, убившая Ларису, сделала ее в последние мгновения жизни героиней трагической, возвысившейся над всеми персонажами. Ее никто не полюбил так, как ей хотелось бы, она же умирает со словами прощения и любви тем людям, которые чуть было не заставили ее отречься от самого главного в ее жизни - от любви: «Вам надо жить, а мне надо... умереть. Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь... вы все хорошие люди... я вас всех... всех... люблю».
Таким образом, Лариса, тонкая ранимая душа, волею судеб попавшая в губящий ее мир пошлости и обыденности, умирает. Она погибает от рук своего жениха и благодарит его за это – за избавление от той жизни, перенести которую она была не в состоянии.