Сказка-быль “кладовая солнца” — одно из интереснейших произведений михаила михайловича пришвина. необыкновенно яркие и запоминающиеся пейзажные зарисовки сделал автор. рассказывая о болоте, где настя собирала клюкву, пришвин, кажется, описывает каждую травинку, каждую ягодку, каждый кустик, каждую веточку, каждую кочку. он знает названия растущих в той местности трав, кустарников и деревьев. поэтому описания автора необычайно точные и детальные. пришвин не просто рисует пейзажные картины, а одушевляет природу. она не может не откликаться на события, происходящие с детьми. когда настя и митраша не смогли выбрать дорогу и поссорились, погода сразу испортилась: небо потемнело, налетел ветер, деревья «зарычали, завыли, застонали» . в другом эпизоде «ёлочки-старушки» волновались за митрашу, когда тот пробирался по топкому болоту. пришвин использует приём олицетворения, подчёркивая, что природа — такое же живое существо, как и человек. жизнь природы и человека должна находиться в гармонии. только тогда, прислушиваясь к голосу природы, человек сможет выжить. реальное: 1.многие дети в послевоенное время оставались сиротами. 2.дети могли пойти на болото за клюквой. сказочное: 1.природа как будто останавливала детей, которые шли на болото, делала им знаки. 2.приводятся мысли травки (собаки антипыча). 3.в реальной жизни, скорее всего, конец не был бы таким счастливым. и еще: вряд ли государство позволило бы детям просто так занимать дом и жить одним. с ели и сосны автор показывает напряженную атмосферу болота: здесь каждое существо должно бороться с другим, чтобы выжить. эти деревья растут вместе, но они не являются товарищами. они - враги. с также создается ощущение мрачности, топи - деревья стонут, а ветер зол и прилетает только для того, чтобы иногда покачать их.
Нынешним летом исполнилось двадцать пять лет с тех пор, как я дал слово старухе Сарме, и сейчас я рад вдвойне: во-первых, тому, что сдержал слово, и радость мою поймет каждый, кому приходилось держать слово хотя бы половину этого срока, а во-вторых, тому, что наконец могу рассказать то, о чем должен был молчать все это время.
Однако срок исполнился несколько месяцев назад, а я лишь теперь раскрыл тетрадь и начал писать, полный робости и неуверенности. Раньше казалось: придет время — и я сразу, в несколько дней, поведаю обо всем, что случилось со мной двадцать пять лет назад, и сделаю это легко и скоро, потому что ничего не забылось — ни слова, ни шороха, ни одного движения души, ни одной случайной мысли, ни одного доброго или недоброго намерения. И тогда у меня не мелькало даже мысли о том, поверят ли мне люди. Менее всего намерен я сочинить сказочку, безобидную и занимательную. Ради сказки не стоит марать бумагу — я не сказочник!
Но то, что случилось со мной в детстве, ни отдельными фактами события, ни событием в целом никак не подпадает под категорию обыкновенной истории детства.
В глубине души, откровенно говоря, я уверен, что не у одного меня было такое в детстве! Вероятно, это было у многих, но они, может быть, тоже боятся, что им не поверят, и молчат. Но зато они-то и поверят мне. И, может быть, именно потому, несколько раз уже отложив ручку в сторону, выкурив пару сигарет и прогулявшись по комнате взад-вперед, снова сажусь, раскрываю тетрадь, перечитываю десяток написанных строк и продолжаю, и надеюсь, что сумею убедить читателя в правде всего, о чем расскажу. Но здесь же, в первых строках, хочу и предупредить: моя история не сказка, и если кто-то, дочитав до определенного места, вдруг поймает себя на том, что не верит мне, то или пусть вообще не читает дальше, или пусть попытается набраться терпения и читать, прикидываясь несомневающимся, и тогда, быть может, сомнение рассеется, как часто бывает, когда для того, чтобы поверить в необычное, нужно перешагнуть через невидимую грань-стену-сеть, что ограничивает, отделяет и спутывает наши возможности веры и доверия. По опыту знаю: правда чувств куда необъятнее правды обнаруженных нами законов мира, в котором мы живем!
* * *
Чудо — это то, что вопреки! Чудо — это то, чего, как правило, не бывает! А бывает оно, следовательно, вопреки правилам!
Если есть такие невезучие, у кого не было в жизни даже самого пустякового чуда, тем я могу очень просто. Никаких тридевятых земель и никаких тридесятых царств!
Достаточно приехать в город Иркутск, там пересесть на электричку Иркутск — Слюдянка и занять место на левой стороне по ходу поезда.
Развернувшись вправо от Ангары, поезд долго будет идти вдоль шустрой горной речки; за речкой, если взглянуть в окно напротив, пойдет тайга, не особо дремучая, на глаз сибиряка вполне обычная. Слева немного погодя начнут выписывать по горизонту волнистую черту не то чтобы горы, а так, нечто среднее между холмами и горами. Потом все же окажется, что это горная местность, опять же для Сибири обычная, и через десяток-другой километров вы обязательно заскучаете, тем более если еще и до Иркутска добирались поездом через всю Сибирь.
И вот, когда вы уже заскучаете непоправимо, когда либо в сон поманит, либо книжку раскроете, когда расслабитесь на сиденье, когда печально примиритесь с обычностью, — вот тогда и будет вам награда выше всяких ожиданий! Внезапно распахнутся горы, и не расступятся, а именно распахнутся сразу на три измерения — вверх, вдаль, вниз, и тотчас же откроется необычайное, окажется, что поезд ваш идет по самому краю вершины высоченной горы, а точнее, по краю обычного мира, за чертой которого, если вверх, то синева дневного космоса, если вдаль, то беспредельная видимость горизонта, расписанного орнаментом бегущей с севера на юг кривой линии остряков вершин Хамар-Дабана, но вниз если, то там откроется ослепляющая взор страна голубой воды и коричневых скал, и это так глубоко внизу, что вы можете забыться относительно того, где же вы сами в этот момент находитесь: на поезде, или на самолете, или на орбите незнакомой планеты. Для вас исчезнут стук колес, тряска вагона, для вас исчезнет само движение, потому что по отношению к необъятности открывшейся панорамы скорость поезда смехотворна, и вы как бы повиснете на краю фантастического мира, и вместе с движением поезда прекратятся и мысли, и чувства, и все ваше суетное бытие преобразится в этот миг в единое состояние восторга перед чудом!
Не все необычное есть чудо. Чудо — понятие нравственное. И вы убедитесь в том, если сможете оторваться в этот момент от окна и взглянуть на лица справа и слева от вас, что также приросли к окнам. Вы тогда увидите в этих лицах редчайшее выражение доброты, открытости, искренности, вы осязаемо уловите тогда факт того самого подобия, коим человек отличается от всякой прочей твари и что делает его собственно человеком...
Мне нравится Павел Афанасьевич Фамусов.Он Богатый барин-помещик и крупный чиновник. Он известный человек в кругу московского дворянства. Родовитый дворянин: в родстве с вельможей Максимом Петровичем, близко знаком с камергером Кузьмой Петровичем. По своим взглядам он «старовер», ярый защитник прав крепостнического дворянства, противник всего нового, прогрессивного. Поклонник обычаев и образа жизни московского дворянства. Гостеприимный, радушный хозяин, интересный рассказчик любящий и заботливый отец.
