Анна Ахматова стала женщиной-поэтом вечного, общечеловеческого значения. В своих ранних произведениях она была очень тонким и чутким лириком, каждое событие в ее богатом внутреннем или окружающем мире находило непосредственный отклик в её поэзии. Ранние стихи поэта дышат любовью, рассказывают о радости встреч и горечи расставаний, о тайных мечтах и несбывшихся надеждах, но они всегда просты и конкретны.
После первой книжки стихов Ахматова стала традиционно восприниматься как гениальный певец женской любви во всех её проявлениях. Лирическая героиня - это всегда героиня несбывшейся, безнадёжной любви:
Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино...
Глубочайший психологизм - главная отличительная черта ахматовской лирики. Для достижения глубины психологической убедительности она использует ёмкие говорящие детали (шляпа, вуаль, перчатка, кольцо...) Именно Ахматовой удалось дать любви право женского голоса. Недаром её назвали "императрицей русской поэзии".
Гобсек отбросил его точно пёрышко и отворил дверь. Какое зрелище предстало перед нами! В комнате был подлинный разгром. Графиня стояла неподвижно, растрёпанная, с выражением отчаяния на лице, и растерянно смотрела на нас сверкающими глазами, а вокруг неё разбросано было платье умершего, бумаги, скомканные тряпки. Ужасно было видеть этот хаос возле смертного ложа. Лишь только граф испустил дыхание, его жена взломала все шкафы, все ящики письменного стола, и ковёр вокруг неё густо устилали обрывки разодранных писем, шкатулки были сломаны, портфели разрезаны, — везде шарили её дерзкие руки. Возможно, её поиски сначала были бесплодными, но сама её поза, её волнение навели меня на мысль, что в конце концов она обнаружила таинственные документы. Я бросил взгляд на постель и чутьём, развившимся в привычных стряпчему делах, угадал всё, что произошло. Труп графа де Ресто лежал ничком, головой к стене, свесившись за кровать, презрительно отброшенный, как один из тех конвертов, которые валялись на полу, ибо и он теперь был лишь ненужной оболочкой. Его окоченевшее тело, раскинувшее руки и ноги, застыло в ужасной и нелепой позе. Несомненно, умирающий прятал встречную расписку под подушкой, надеясь, что таким он до последней своей минуты убережёт её от посягательства. Графиня догадалась, где хранились бумаги, да, впрочем, это можно было понять и по жесту мёртвой руки с закостеневшими скрюченными пальцами. Подушка была сброшена, и на ней ещё виднелся след женского ботинка. А на ковре, у самых ног графини, я увидел разорванный пакет с гербовыми печатями графа. Я быстро подобрал этот пакет и прочёл сделанную на нём надпись, указывающую, что содержимое его должно быть передано мне. Я посмотрел на графиню пристальным, строгим взглядом, как следователь, допрашивающий преступника.
В камине догорали листы бумаги. Услышав, что мы пришли, графиня бросила их в огонь, ибо увидела в первых строках имущественных распоряжений имена своих младших детей и вообразила, что уничтожает завещание, лишающее их наследства, меж тем как наследство им обеспечивалось по моему настоянию. Смятение чувств, невольный ужас перед совершенным преступлением помрачили её рассудок. Она видела, что поймана с поличным; быть может, перед глазами её возник эшафот, и она уже чувствовала, как палач выжигает ей клеймо раскалённым железом. Она молчала и, тяжело дыша, глядела на нас безумными глазами, выжидая наших первых слов. ©Гобсек