Серенада Глинки – «Я здесь, Инезилья» был написан в Петербурге в 1834 году на еще неопубликованные стихи Пушкина, которые сам поэт дал молодому композитору.
Романс уже у Пушкина производит впечатление испанской серенады, а Глинка совершенно естественно подчеркивает эту особенность стихотворения, придавая мелодии и аккомпанементу соответственный национальный колорит. Пушкинская серенада превращается композитором в типичный «испанский» монолог героя-любовника и лишь в середине его, как сгусток неистовой страсти, слышится восторженная хвалебная песнь.
Первая часть романса иллюстрирует хрестоматийный образ испанца-всадника. Глинка заглушает неуместную серьезность, придает ситуации комический оттенок, подчеркивает откровенно театрально-развлекательный, весело-беззаботный и вместе с тем стильный, в духе рыцарских времен, характер традиционной так называемой народной сцены.
Музыка, правда на очень короткий период, преображается в среднем эпизоде, куда как раз и врывается фрагмент собственно серенады. Негой и страстью проникнуты всего лишь десять тактов, а дальше вновь воцаряется атмосфера условностей, связанных с демонстрацией испанского колорита, шутки, лукавой игры, смешанной с показной галантностью и тончайшей иронией, которую композитор и не скрывает, рисуя облик героя пушкинского стиха.
От внимания композитора не укрылся ни один образный штрих, ни одна авторская интонация; нотки веселой иронии («исполнен отвагой, окутан плащом»), быстро мелькающие детали действия («с гитарой и шпагой») – на все мгновенная реакция образов мелодии и фактуры. Это пробегающие приметы ночных серенад рождают интонацию незлой пародии на жанр.
Имя Инезилья, вошедшее в отечественную словесность благодаря этому романсу - серенаде неизменно соединяется с образом прекрасной испанки, становится символом женской красоты, полной «особенной, дикой прелести».
Елегія
Мій давній друже! мушу я з тобою
Розстатися надовго... Жаль мені!
З тобою звикла я ділитися журбою,
Вповідувать думки веселі і сумні.
То ж при тобі, мій друже давній, вірний,
Пройшло життя дитячеє моє.
Як сяду при тобі я в час вечірній,
Багато спогадів тоді встає!
Картина повстає: зібравсь гурточок,
Провадить речі, і співа, й гука,
На клавішах твоїх швидкий, гучний таночок
Чиясь весела виграва рука.
Та хто се плаче там, в другій хатині?
Чиє ридання стримане, тяжке?..
Несила тугу крить такій малій дитині,
Здавило серце почуття гірке.
Чого я плакала тоді, чого ридала?
Тоді ж кругом так весело було...
Ох, певне, лихо серцем почувала,
Що на мене, мов хмара грізна, йшло!
Коли я смуток свій на струни клала,
З'являлась ціла зграя красних мрій,
Веселкою моя надія грала,
Далеко линув думок легкий рій.
Розстаємось надовго ми з тобою!
Зостанешся ти в самоті німій,
А я не матиму де дітися з журбою...
Прощай же, давній, любий друже мій!