Разморенный духотою еловой чащи, весь в паутине и в хвойных иглах, пробирался с ружьем к опушке приказчик из Дементьева хутора, Мелитон Шишкин. Его Дамка – помесь дворняги с сеттером – необыкновенно худая и беременная, поджимая под себя мокрый хвост, плелась за хозяином и всячески старалась не наколоть себе носа. Утро было нехорошее, пасмурное. С деревьев, окутанных легким туманом, и с папоротника сыпались крупные брызги, лесная сырость издавала острый запах гнили.
Впереди, где кончалась чаща, стояли березы, а сквозь их стволы и ветви видна была туманная даль. Кто-то за березами играл на самоделковой, пастушеской свирели. Игрок брал не более пяти-шести нот, лениво тянул их, не стараясь связать их в мотив, но тем не менее в его писке слышалось что-то суровое и чрезвычайно тоскливое.
Когда чаща поредела и елки уже мешались с молодой березой, Мелитон увидел стадо. Спутанные лошади, коровы и овцы бродили между кустов и, потрескивая сучьями, обнюхивали лесную траву. На опушке, прислонившись к мокрой березке, стоял старик пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Он глядел в землю, о чем-то думал и играл на свирели, по-видимому, машинально.
– Здравствуй, дед! Бог на приветствовал его Мелитон тонким, сиплым голоском, который совсем не шел к его громадному росту и большому, мясистому лицу. – А ловко ты на дудочке дудишь! Чье стадо пасешь?
– Артамоновское, – нехотя ответил пастух и сунул свирель за пазуху.
– Стало быть, и лес артамоновский? – спросил Мелитон, оглядываясь. – И впрямь артамоновский, скажи на милость… Совсем было заблудился. Всю харю себе в чепыге исцарапал.
Уроки я обычно делаю ближе к вечеру. Некоторые ребята, которых я знаю, делают уроки сразу после школы: придут, пообедают, с полчаса отдохнут и садятся за уроки. Может, так и нужно делать. Может быть, так даже и правильно — побыстрее отвязался и почти весь день свободен. Но у меня недостаёт силы воли на такой распорядок дня. Для меня так учиться — слишком тяжело. Я поступаю иначе.
Сначала, как только приду из школы, я обедаю. Затем я сажусь к компьютеру и занимаюсь чем-то в зависимости от настроения: играю в компьютерные игры, захожу в Интернет или осваиваю какую-нибудь новую программу. И только перед приходом родителей я сажусь за уроки. Начинаю я чаще всего с трудных предметов — с математики и русского языка. Выполняю письменные задания, а затем готовлю устные. После трудных предметов я немного отдыхаю — смотрю какую-нибудь телепередачу или слушаю новый компакт-диск. Затем я сажусь за устные уроки: готовлюсь к истории, литературе и другим предметам. Когда задают стихи наизусть, я стараюсь учить их не за один вечер, а несколько дней подряд. Я давно уже понял, что за один вечер не всегда удаётся выучить стихотворение хорошо, а тройки получать большого желания нет. Вот так я делаю домашние задания.
Впереди, где кончалась чаща, стояли березы, а сквозь их стволы и ветви видна была туманная даль. Кто-то за березами играл на самоделковой, пастушеской свирели. Игрок брал не более пяти-шести нот, лениво тянул их, не стараясь связать их в мотив, но тем не менее в его писке слышалось что-то суровое и чрезвычайно тоскливое.
Когда чаща поредела и елки уже мешались с молодой березой, Мелитон увидел стадо. Спутанные лошади, коровы и овцы бродили между кустов и, потрескивая сучьями, обнюхивали лесную траву. На опушке, прислонившись к мокрой березке, стоял старик пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Он глядел в землю, о чем-то думал и играл на свирели, по-видимому, машинально.
– Здравствуй, дед! Бог на приветствовал его Мелитон тонким, сиплым голоском, который совсем не шел к его громадному росту и большому, мясистому лицу. – А ловко ты на дудочке дудишь! Чье стадо пасешь?
– Артамоновское, – нехотя ответил пастух и сунул свирель за пазуху.
– Стало быть, и лес артамоновский? – спросил Мелитон, оглядываясь. – И впрямь артамоновский, скажи на милость… Совсем было заблудился. Всю харю себе в чепыге исцарапал.