Перед глазами ехавших расстилалась большая равнина, перехваченная цепью холмов. Холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до горизонта; едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается... Солнце выглянуло из-за города и тихо принялось за свою работу. Там, где небо сходится с землею, около курганчиков и ветряной мельницы, поползла по земле ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила холмы; что-то теплое коснулось Егорушкиной спины, полоса света понеслась навстречу другим полосам, и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень и засверкала росой. Всё, побуревшее от зноя,теперь омытое росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести. Над дорогой носились старички, в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким «тррр» полетело к холмам. Насекомые затянули в траве свою монотонную музыку. немного времени, и степь приняла свой унылый вид. Холмы, со своими покойными тонами, равнина с туманной далью и небо, которое в степи кажется глубоким, представлялись теперь оцепеневшими от тоски... Бричка бежит, а Егорушка видит одно и то же. Музыка в траве приутихла. Старички улетели, куропаток не видно. Над травой носятся грачи; они похожи друг на друга и делают степь однообразнее. Летит коршун над землей, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни, потом встряхивает крыльями и несется над степью, и непонятно, зачем он летает и что ему нужно. А вдали машет крыльями мельница... Мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет на мгновение серая каменная баба или высохшая ветла с синей ракшей на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и — опять бегут мимо глаз бурьян, холмы, грачи...
На блюдечке с золотой каемочкой
Вывести на чистую воду
Буря в стакане воды
Семи пядей во лбу